Лорк и Воллет вышли во двор. Жизнь обители шла своим чередом. Сейчас было свободное - конечно, относительно свободное время, свободное от общих молитв. Но тратить его полагалось не впустую, а на полезные хозяйственные дела, на беседы с прихожанами или на чтение... на чтение подобающих книг, само собой.
Вон брат Ланс на своем верстаке стругает доски. Он в обители по плотничьему делу, если какую не очень большую работу надо выполнить, один справляется или двух-трех братьев в помощь берет, так что со стороны мастеров нанимать не нужно. А вон брат Отлен, лекарь, спешит, неся в корзине охапку целебной травы. Поздоровался с Воллетом, кивнул и Лорку, те ответил. Скрылся за углом подсобного дома. Там у лекаря устроен дощатый навес, под которым он собранные дикие травы сушит. А в огороде - грядки, на них те растения выращивает, что окрестностях Лоретта не собрать.
Воллет остановился, взглянул Лорку в лицо:
- Ну, ты все понял?
Лорк тоже остановился, вздохнул поглубже, проглотил застрявший в горле комок, рукавом рясы утер лицо: не пристало двухбережному брату как зареванному ребенку по улицам разгуливать.
- Понял, отец Воллет.
- Ну так ступай прямо сейчас в тюрьму. Стражникам передашь, что я тебя прислал. Завтра утром я городским старшинам должен доложить, в каком душевном состоянии находится еретик. Пойдешь со мной, тоже свое слово скажешь, как последний из братьев, кто видел его.
Городская тюрьма - старый замок, двухвековой, может, давности или еще древнее. В то время не как теперь строили, тяжеловесно. Стены толстые-претолстые, из крупных камней сложены, украшений на них никаких. Крыша почти плоская, без шпилей. Окошки маленькие. Ну, в тюрьме-то так и полагается.
Подходя к этому мрачному обиталищу заблудших душ, Лорк попытался себе хоть какое-то подобие важности придать. Ведь тут он, как отец Воллет сказал, двухбережную веру представляет, ответственное дело доверено ему... Пусть в успех дела этого верить невозможно почти, но суть-то не в том, не в успехе, а в старании... Братья всё от них зависящее делают, чтобы душу еретика спасти. Пускай он на своем стоит - но и они рук не опускают, не бросают его на произвол судьбы.
Но как тут себя важным почувствуешь, когда только что такое... Когда там, в библиотеке, перед первым священником стоя, чуть не грешнее этого самого Талвеона Эйрского себя ощущал, грешнее и хуже.
Хуже... хуже... Но что-то в самой глубине души царапается: ну почему всегда так, откуда это вечное чувство вины? Всегда ли было, или кто-то очень постарался, чтобы появилось оно?.. Разве на самом-то деле правда это, разве...
Нет, прочь такие мысли, душу они смущают, путают. Уже почти до тюремных ворот дошел.
Усилием воли напустил на себя Лорк вид в подражание Воллетову: этакое спокойное, бесстрастное благообразие. Ну или подобие такого вида... Надо хотя бы внешне спокойным казаться, если уж настоящего спокойствия, того, что внутри, в душе - в помине нет.
Смиренно, но с достоинством поприветствовал Лорк стражника, который из караульной будки по ту сторону ворот вышел, объяснил, кто он такой и зачем явился. Стражник не удивился, привычный. Ко всем узникам приходят двухбережные братья: покаяние преступника принимать - дело праведное. А уж тех, кто за разные виды отступничества в тюрьму посажен, чаще всего навещают. А этого Талвеона, самого худшего еретика - чуть не каждый день. И бывает, что вот так, особо: один брат десять или больше заключенных обойдет да удалится, а потом другой отдельно к Талвеону Эйрскому является.
Привычный стражник, но это не значит, что даже такого посетителя без обыска пропустит. Извинился, правда:
- Вы уж простите, святой брат...
Но дело свое сделал, похлопал по бокам, по рукам, по ногам, по спине да по груди. Карманы вывернуть велел. У братьев своя работа, а у него своя. Если пренебречь - мало ли, кто под видом двухбережника в тюрьму явится. Может, подельник какого заключенного, побег устроить решил? Некоторых-то братьев в лицо стражник знает, а этого вот, например, молодого, видит в первый раз.
В самой тюрьме другой стражник Лорка встретил, повел. Коридоры полутемные - где-где на стене факел коптящий прилажен. И узкие - но не настолько, чтобы человека, точно посередине идущего, заключенные сквозь решетчатые двери достать могли. Лорк, шагая, смотрел себе под ноги. Почему-то не хотелось видеть ему, сколько там, за этими решетками, народу. Но голоса слышал, иногда даже окрики, смех. Провожатый стражник на все это приказаниями молчать отвечал.
Талвеон, как особо опасный преступник, не на первом этаже, а на втором. Тут камеры не для мелких воришек, не для дебоширов, которые с перепою в драку лезут. За двойными дверями: верхняя сплошь железная, а уж вторая, за ней - решетчатая. Верхнюю-то Лорков провожатый и отпер, отворил. Крикнул:
- Эй, ты просыпайся! Святой брат пришел к тебе.
Кому - только догадываться можно. Но вот завозилось что-то в темной тесноте камеры. Лорк глаза напряг, никак к здешнему полумраку привыкать не желающие. А внутри Талвеоновой камеры даже и не полумрак, а мрак настоящий, окошечко крохотное под самым потолком частой решеткой забрано.
Стражник уйти собрался - о чем посетители с узниками во время свиданий говорят, слушать не полагается. Тем более - когда двухбережники приходят. Преступник, случается, покаяться желает, а это таинство, кающегося да святого брата дело. Но на всякий случай стражник Лорка предупредил:
- Если что, я это, рядом. Вы совсем-то близко к решетке не подходите...
Лорк кивнул. И впервые подумал, что, может, действительно опасное это дело - преступника к покаянию склонять. Хотя и не убийца этот Талвеон Эйрский, не разбойник.
Стражник, впрочем, как и обещал, недалеко ушел, тут же, в коридоре остался, в конце его. А Лорк у Талвеоновой камеры - в середине. Но все-таки почти один на один они - святой брат и отступник.
Дрогнуло вдруг что-то у Лорка в груди, холодом изнутри обдало, оборвалось - отступник... отступник... Промелькнуло мгновенным воспоминанием все только что в библиотеке пережитое. Испугался: вот сейчас заговорить надо, а если не сможет он? Если не послушается голос, слова с языка не пойдут? Да и что говорить-то? Как к еретику обращаться?
- Брат Талвеон...
Увереннее прозвучало, чем рассчитывал. Негромко, но спокойно почти. Но лишь на один момент спокойствие это. А в следующий ударилось что-то о решетку изнутри камеры. Нет, не что-то - кот-то. Талвеон с силой, всей тяжестью навалился на нее. Лорк от неожиданности вздрогнул и назад отшагнул. И улыбку лице узника увидел.
Да, так и разглядел его впервые - с улыбкой на губах. Из мрака камеры неверные отсветы коридорного факела выхватили руки, в перекрестья прутьев вцепившиеся, и лицо. Глаза пронзительные, синие. Только эти глаза, кажется, в первый-то миг и видел Лорк, больше ничего не замечал - ни спутанных прядей волос, ни отросшей по грудь бороды, ни изможденности лица узника. И зловония, исходящего из камеры, не чувствовал. Только взгляд, и еще сила... Удивительная какая-то, как будто на расстоянии ощутимая - но разве возможно это, на расстоянии силу человеческую ощущать?..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
