К концу дня он зашел в конторку к Балуину: надо было договориться об отгуле на понедельник — закончить дачные дела. В конторку он заглядывал теперь далеко не каждый день, не так как при Василии Платоныче. Чувствовал: Балуину эти его приходы не нравятся. Но пересиливал себя и все же заглядывал, на правах профорга. С Платонычем у них было заведено: он просматривает наряды и сам выписывает, что ему надо для подведения итогов. Сорок человек — не шутка… Балуин в первый раз, когда Иван Федорович, придя в конторку, хотел взять пачку исписанных нарядов, прикрыл ее ладонью: «Народный контроль? Это без надобности! Точность гарантирована». Иван Федорович сдержал обиду, объяснил: дело не в точности и не в контроле, а в соревновании. «Я дам окончательные цифры на отдельном листке!..» — «Да зачем же лишнюю работу делать? У тебя и так ее хватает… Я профорг, я и выпишу, что надо». Балуин руку с пачки убрал. И в другой раз уж не накладывал, а лишь мельком взглядывал и улыбался, опять писал… Ладно, пусть! — решил Иван Федорович. Но осадок в душе оставался. Что скрывать-то?! Каждый из сорока делает свою работу, какая ему по силам, своего не отдаст, и ты, мастер, только следи за тем, чтобы силы эти не тратились впустую. Конечно, не все силы равны: Меньшикова не сравнишь с Геной Карасевым — пьянь и есть пьянь. Но ты тогда спроси, если сам еще не понял…
В пятницу Балуин как раз писал. Иван Федорович присел, достал блокнотик: «Разреши, Борис?» — «Пожалуйста, Иван Федорович!.. Что вы разрешенья-то спрашиваете? Вы же профорг!..» Иван Федорович взглянул на него поверх очков: смотрит серьезно, вроде не шутит. Он углубился в строчки, привычно пробегал их глазами. И так же привычно отмечал: вот опять Коля Меньшиков неплохо поработал, вот Витя Семенов… А вот и его наряд: ось, муфта, вал, болты… Болты?.. Иван Федорович даже приблизил лист к глазам. Поднял голову. «Борис, что это ты тут мне понаписал?» — «Где? Что?» — Балуин оторвался от писанины. «А вот! Болты… Что за болты?» — «А! Эти! — Балуин посмотрел с каким-то веселым вызовом. — А куда их девать?» — «Как куда? — Иван Федорович опешил. — Да в наряд! Тому, кто делал! Я же их не точил! Это чьи же? Кто у нас ими занимался?..» — «Да Петька ж твой!» — «Петька?..» — Тут только до Ивана Федоровича дошло. Он опять посмотрел на Балуина поверх очков, будто увидел впервые. Наконец выговорил: «Ему и запиши!..» — «Ему еще рано! Вот когда сопли высохнут, тогда и запишем. А сейчас не положено, на тарифе сидит и норму пока не делает». — «Ну а мне-то они зачем?» Балуин добродушно улыбнулся: «Помешают разве?»
Ивану Федоровичу стало трудно дышать. Он встал, снял очки, аккуратно положил в футляр: «Ты эти штуки брось! Ты со мной… Ты против меня… — Он не находил слов. — Да ты молокосос еще, чтобы со мной так разговаривать!..»
Балуин тоже встал. Он по-прежнему улыбался. Хоть и не так весело, как минуту назад, но улыбка с губ не сходила. Немного побледнел. Но смотрел прямо, глаз не отводил. «Не кипятись, Иван Федорович! Зря ты так… Зря ты так думаешь… Я же как лучше хотел. Зачем, думаю, работе пропадать? Мало ли что… Парень сирота. А вы ему подкинете… Я и предупредить вас хотел. Да из головы вылетело. Скажи я сразу, как вы вошли, теперь так и не было бы…»
Иван Федорович смотрел на Балуина в упор. И ни единого путного слова не рождалось в голове. Добра хотел… Повернулся и пошел к выходу. И только уж за дверью вспомнил, зачем приходил. Снова приоткрыл дверь, наклонился за косяк: «Разреши мне взять отгул на понедельник». — «Пожалуйста! Какой разговор!» — Балуин раскинул руки в стороны…
Переодеваясь в чистое, Иван Федорович смотрел на полуголых ребят с мокрыми еще после душа, растрепанными волосами, слушал их голоса, шутки и все силился вспомнить: кто-то что-то уже говорил про Балуина в первые дни после его прихода… Рядом натягивал майку Меньшиков, тоже его выкормыш. «Коля, в каком то бишь цехе Балуин до нас работал?» — «В штрипсовом, кажись». — «Ну да, это да… Я знаю… А это… Ты не слышал, почему он оттуда ушел?» Коля пожал плечами: «Наверно, здесь простору поболе… Там-то что у прокатчиков — станков десять-пятнадцать». — «Ну а это… — Иван Федорович выбирал. — Как там у него? Ты не слышал? Чисто? Ребята вроде что-то говорили, да я пропустил…» Коля опять пожал плечами: «Черт его знат, Иван Федорович! Своими же глазами не видел. Говорят, кого-то он там обидел… А так, черт его знат…»
По дороге к проходной Иван Федорович перебирал в памяти бывших своих учеников, вспоминал, кто из них может быть в штрипсовом. Кажись, Петя Грачев… Встречаясь в трамвае, Петя все приглашал посмотреть новую квартиру, даже как-то дал адрес…
На заводской площади Иван Федорович остановился, надел очки, достал записную книжку, нашел Петин адрес. Жил Грачев в новом микрорайоне, в стороне от его дома, но Иван Федорович все равно поехал.
Открыла ему дверь Петина жена, Вера, сам он еще не вернулся с работы. Вера провела его в комнату, а сама убежала на кухню. Вскоре пришел Петя. Поболтали о том о сем, пока Вера собирала на стол, сели ужинать, и вид у него был, наверное, такой, что Вера решила, поди: мужикам лучше не мешать, и убежала к соседке. Тут Иван Федорович и спросил про Балуина: что, мол, за история там с ним у вас вышла? И Петя сказал: брал Балуин пятерки за выгодные работы. «И давали?!» — Иван Федорович даже задохнулся. «Еще как! — Петя нехорошо усмехнулся. — Даже конкуренция началась: кто на гривенник больше!.. Перегрызлись все как собаки!..» — «И ты давал?!» Петя опустил голову: «А куда денешься, Иван Федорович?.. Сюда ведь тоже надо! — Петя махнул за плечо кулаком с оттопыренным большим пальцем. Иван Федорович оторопело посмотрел в ту сторону, в коридор, ведущий с кухни в комнаты. — А у него там подпорка в заводоуправлении: не то тесть, не то брат жены…» — «Так он, что же, с шапкой по вам ходил?!» — «Если бы!.. Сами в конторку несли! Да еще оглядывались, как бы никто не помешал по душам разговаривать!..» С минуту тягостно молчали. Иван Федорович как наяву увидел строчки своего наряда, улыбку Балуина… У него защемило сердце. «Как же жить-то после этого?!» — горестно вырвалось. Петя глянул на него и опустил голову. Иван Федорович поднялся. Простились они с Петей Грачевым торопливо. Муторно было на душе всю дорогу к дому…
Позавчера, в субботу, он рассказал эту историю жене. Мария рассудила так: «Што уж ты, Ваня, так-то сильно переживаешь? В первый раз, што ли, с людским срамом сталкиваешься?» Он кивнул: «Не в первый… А все равно больно…»
Где-то совсем рядом защелкал соловей. Иван Федорович прислушался к его голосу с радостным каким-то удивлением. Щелчки были редкие, протяжные и такие насыщенные, будто кто-то в пустой еще комнате нового дома прислонил лучинку к оконному стеклу и — щелк! щелк! щелк! Внимая птице, он опять загляделся на розовые яблони у межи…
Дача, дача… Одна, поди-кось, такая постройка во всем саду и есть. А кому вот она?.. Он не решился даже про себя договорить — «достанется»… Ни сыновей, ни внуков… Задумал он построить ее еще в те времена, когда, выполняя госпитальный зарок, выписал на заводе участок. Со строительством не торопился. Поставил для начала навес, разбил рядки яблонек, смородины, крыжовника. И все откладывал сыспотиха деньжонки с зарплаты, ждал удобного случая, чтобы поставить домик, какой хотелось: чтобы и печка-лежаночка, и куть с занавеской, и передний угол с лавочкой и столом дощатым, и горенка — словом, родительский пятистенник в уменьшенном виде, в память о покойных отце с матерью и о той сибирской деревушке, где родился, рос и жил до войны. Такой, как виделся, и сделал домик пятнадцать лет назад, когда еще полноправно работал на заводе и каждое лето живал в подшефном колхозе. Там и купил недорогой домишко на снос. Перевез, срубил — с резными наличниками, узорчатыми коньком и карнизом, маленьким фигурным крылечком. Над двухскатной крышкой у печной трубы укрепил жестяного петуха, который поворачивался носом к ветру и тихонько свистел.
Васька Бабушин, глядя по-соседски на его хлопоты, шутил: «Рискуешь, Иван Федорович! Смотри-и!.. Заведется в твоем тереме красотка, а тебя и сторожем не поставит».
Мария ворчала: «Чего ради ломаешь себя? Здоровишко-то сиротское. Отдыхал бы, не выдумывал…» — «А вот пойду на пенсию и отдохну… С красоткой!» Смеялся. Знал: Марию хлебом не корми, дай поворчать, и привык, что она против всего, что может затруднить его здоровье…
Пришел Иван Федорович с войны с одной-единственной, но серьезной раной. В саду у той высотки пуля прошла заподлицо с сердцем, только толкнула его горячим боком. И то ли это повлияло, то ли еще что, но стал Иван Федорович носить в кармане нитроглицерин. И Мария всегда была настороже. «Иван, ты куда опять фуфайку начищаешь? В колхоз собрался? Не пущу!» — кричит, бывало, она, вырывая ватник из рук. Иван Федорович не выдерживал: «Вот блажная! Ты чего голосишь по мне, как по покойнику?! Помощь моя тут тебе не нужна! В магазин сходить у самой силы хватит. А там!.. — кивал на дверь. — Там другое дело! Ты подумай сама: кому хлеб-то убирать?! А я и трактором, и комбайном владею». Забирал ватник и уезжал…
