Я взглянула на Зинку. Она была все такая же верткая. И я не знала, как вести себя с ней. Я могла командовать Ленькой и другими мальчишками, но перед Зинкой робела. Я готова была подчиняться ей беспрекословно, но у Зинки были свои дела и секреты, и она не желала делиться ими со мной. Вот и сейчас было непонятно, как и зачем она сюда попала. Зинка не стала ничего объяснять, а просто исчезла так же неожиданно, как и появилась. Я только успела заметить, что побежала она не домой, а куда-то в другую сторону. Я видела, как мелькнуло возле рощи ее полинялое желто-зеленое платье.
Пострадавший котенок обсох и уже пил молоко. Рыска блаженно мурлыкала, а мы с Ленькой все боялись, чтобы кто-нибудь и из куриного выводка не упал в этот злополучный колодец.
У нашей Бархатной шейки детей побольше, чем у Рыски, - где ей за ними усмотреть! Серенькие, желтые и золотистые комочки шныряют в траве, а мать, вытянув шею, зорко поглядывает вокруг.
- Кыр-р-р! - предостерегающе кричит она, едва какая-нибудь тень мелькнет в небе.
- Чего это она боится? - удивляюсь я.
- Коршуна, - говорит Ленька. - Бабушка видела, как он вчера летал над садом.
- Ну и что?
- Цыпленка утащит.
Но я не верю. Как это можно утащить цыпленка? Ленька всегда выдумывает. Я собираюсь спросить насчет коршуна у бабушки вечером, когда она придет домой. А вечером Ленька начинает рассказывать про приключение у колодца и так развозит всю эту историю, что я начинаю клевать носом и мне уже не до коршуна и не до цыплят.
Видя, что я почти сплю, бабушка говорит:
- Ладно, ужинайте да ложитесь. Завтра вставать рано.
Она ставит на стол картошку и молоко.
Я сонно бубню:
- Все молоко да молоко... Надоело...
И в самом деле, молока у нас теперь хоть отбавляй, а вот хлеба нет.
Ночью мне снится, что к нам приходит Зинка и приносит круглый каравай хлеба. Я отрезаю поджаристую краюшку и только собираюсь откусить, как кто-то толкает меня в плечо.
- Оленька, вставай, - шепчет бабушка. - Я Буренку выгнала, как бы она там не нашкодила...
- Ба-а-бушка, еще немножко, - хнычу я.
- Некогда, вставай, - твердит бабушка.
- Сейчас, только сон досмотрю... - говорю я скороговоркой, стараясь не проснуться. - Ленька пусть попасет.
Но бабушка неумолима.
- Ленька маленький, пусть поспит, а ты вставай.
- Не маленький я! Сейчас встану, - бормочет Ленька, подымая голову, и снова шлепается на подушку. Наверно, и ему снится что-нибудь хорошее. Ладно, пусть досмотрит.
Я быстро одеваюсь и бегу во двор. На траве - подсвеченные солнцем золотые капельки росы. Буренка уже шагает через сад к зеленому клину ржи. Я бегу ей наперерез, и золотистые брызги разлетаются у меня из-под ног.
ЖАТВА
На пригорках рожь стала похожа на Зинкино выгорелое платье: кусок желтый, кусок зеленый. А через несколько дней она пожелтела вся. Женщины вышли жать. С каждым днем они подвигались к нашему хутору все ближе и ближе. У нас стало шумно и весело, как будто весь колхоз переселился к нам. Целый день скрипели телеги, слышались голоса. Снопы возили и складывали возле сараев. Ночью дед Савельич их караулил. Когда затихал скрип возов и вечерняя заря окуналась в ручей, мы с Ленькой бежали к Савельичу. Он затапливал в сарае печь, и мы помогали ему раскладывать по полкам сыроватые, пахнущие полем снопы.
Потом пекли в золе картошку. Дед Савельич молча попыхивал трубкой, и красные языки пламени плясали у него в бороде.
- Дедушка, как узнать, кто кулак, а кто нет? - спросил однажды Ленька, которому, как и мне, этот вопрос не давал покоя. Савельич задумался, а потом сказал:
- С виду, конечно, кулака теперь не распознаешь: человек как человек. Только нутро у него кулацкое - жадное и подлое... Чем богаче, тем жадней.
Ленька вздохнул: ничего неясно. А дед Савельич продолжал:
- Был у нас в деревне такой. Сам здоровенный, как медведь, морда - что ряжка. Вот, бывало, ест блины со сметаной, а в сметану - раз! - муха попала. Так он ее осторожненько за крылышки вытащит - и в рот. Обсосет со всех сторон и только потом прихлопнет... Чтобы, значит, и капля сметаны не пропала...
Мы с Ленькой, отплевываясь, хохочем.
- Теперь они смирные стали, прибедняются, а в колхоз не идут, выжидают, - говорит Савельич.
- Ага, - говорю я. - Если не колхозник, значит - кулак. Да?
- Почти что так, - говорит Савельич.
- О-о-ля! Ле-е-ня, домой! - раздается с крыльца бабушкин голос.
Нам жаль расставаться с Савельичем. Он хоть и неприветливый с виду, а добрый. Нет-нет да и расскажет что-нибудь интересное. И потом мне страшно оставлять его одного: вдруг нападут на него ночью кулаки. А он такой старый, весь будто мхом поросший.
Отец тоже, видно, беспокоится. Ночью он несколько раз встает и, попыхивая папиросой, выходит во двор. Я лежу, прислушиваясь к ночным шорохам, и страх холодной змейкой заползает ко мне под одеяло... Утром, когда я просыпаюсь, ночных страхов нет и в помине. Искристое солнце рассеивает их без следа.
За нашим садом рожь уже сжата, и Буренка ходит по жнивью. Пасти ее теперь не надо, мы с Ленькой свободны. Из деревни прибегают ребята, и у нас всегда весело.
Однажды появляется Петька. Он в новой голубой рубашке в черную крапинку, постриженный и чистенький. Я радуюсь. Все-таки Петька не Павлик, который ходит замарашкой и поминутно вытирает нос рукавом. А у Петьки есть носовой платочек, маленький, розовый, обвязанный кружевным узором. Я мечтаю, что вдруг он расщедрится и подарит этот платочек мне, потому что мне он больше подходит. Ни у одной девочки в мире не будет такого платочка, как у меня. Зинка лопнет от зависти - это я уж точно знаю.
Но пока что платочек у Петьки, и я ломаю голову, как бы его заполучить.
- Идем к вам в сад, - предлагает Петька.
- Идем, - соглашаюсь я, хотя мне и не очень хочется.
- Иди, иди, - предостерегающе говорит Ленька, - только помни, что отец сказал.
- А что он сказал? - спрашивает Петька.
- Яблоки запретил рвать. Это же колхозные, а не наши, - говорит Ленька.
- Паданки можно, - говорю я.
Мы с Петькой идем в сад, и Ленька, как сторож, тянется за нами.
Не любит он этого Петьку почему-то.
- Ну чего ты пристал? Что я, без тебя не знаю, что ли? - сердито говорю я. Ленька, обиженно шмыгнув носом, отстает. Я поднимаю с земли несколько яблок и подаю их Петьке.
- На, угощайся.
Повертев яблоки в руках, Петька размахивается и бросает их в кусты.
- Разве это яблоки? Одни черви, - говорит он обиженно и, глядя на деревья, ветви которых гнутся от яблок, предлагает: - Давай нарвем, а?..
Я молчу.
- Никто не увидит, - уговаривает Петька.
- Все равно нельзя, - говорю я.
- Вроде вы уж никогда и не рвете? - удивляется Петька.
- Никогда, - говорю я, вспомнив, как бабушка печет в миске собранные паданки.
Петя недоверчиво ухмыляется.
- Отец сказал, что яблоки продадут на базаре, а за те деньги будут строить телятник, - доказываю я.
Петька только фыркает.
- Подумаешь, честные какие нашлись! Ничего не случится, если мы немного наколотим, - заявляет он, хватаясь за сук.
- Не тронь! - кричу я.
Я злюсь, и не оттого, что Петька сейчас натрясет яблок, а оттого, что он мне не верит.
Оглянувшись по сторонам и не обращая на меня внимания, он дергает за сук. С десяток яблок с мягким стуком падают на землю. Он быстро хватает их и запихивает за свою нарядную рубашку. Я, как кошка, бросаюсь ему на спину и, вцепившись в его аккуратненький чубик, трясу изо всех сил. Петька молча сопит, потом, изловчившись, сильно лягает меня ногой. Я падаю, и тут из-за кустов выскакивает Ленька. Теперь Петькины дела плохи, ему нужно думать, как бы вырваться и удрать.
- Нет, - говорю я, - не уйдешь, сначала яблоки выложи.
- Пустите, выложу... - вырывается Петька, но, почувствовав свободу, тотчас бросается наутек.
Мы с Ленькой нагоняем его и вытряхиваем из-за пазухи все яблоки.
Петька, отбежав немного, грозит нам кулаком:
- Подождите, попадетесь еще, грачи колхозные!..
На земле валяется затоптанный розовый платочек. Я поднимаю его и швыряю Петьке вслед.
Мы с Ленькой с жаром обсуждали исход сражения. Ленька и в самом деле похож на маленького взъерошенного грача. Рубашка у него выехала, лямки от штанов оборваны, и он придерживает их руками. Мне смешно. Но и у меня, наверно, вид не лучше, потому что Ленька тоже не может смотреть на меня без смеха.
- А все же дали мы ему! - говорит он, довольный. - Будет знать, кулачуга, как трясти колхозные яблоки.
- Почему же - кулачуга? - удивляюсь я.
- Потому, что его бабка кулачка, Лещиха.
Я стою с раскрытым ртом, а Ленька поясняет:
- Мне дед Савельич говорил... Отец у него умер, давно еще. Он с матерью живет и с бабкой. Бабка всем в доме командует и такая вредная-превредная...
Я задумчиво молчу. Ленька, чтобы развеселить меня, предлагает:
- Пойдем покатаемся.
Мы взбираемся на телегу к Коле, который весной приводил к нам Буренку, и ездим с ним. Нагрузив телегу снопами, Коля шутит:
