майке-алкоголичке, прямо с порога протянул Ритке баночку с мочой.
– Вы же один хрен в поликлинику идёте, вот и отдадите. Чё вам делать-то? -развязно проговорил он, отдавая свою мочу Ритке и захлопывая дверь.
Доктор Морозова какое-то время тупо глядела на красный дермантин, а потом, оставила банку у порога хозяина квартиры. Ещё с мочой она по вызовам не бегала!
Тёмный коридор общежития, женские недовольные голоса, звон кастрюль, и дух борща, долетающий с кухни, шум и клокотание унитазных бочков, мигающая неисправная лампочка, окурки и осколки бутылок под ногами на обшарпанном полу, облупившаяся штукатурка на стенах.
Ритка постучала в одну из многочисленных дверей. С начала никто не открывал, потом, послышалось шлёпанье стоптанных тапок, и на пороге возникло нечто огромное, густо воняющее перегаром, блевотиной, прогорклым маслом и немытым телом. Нечто было облачено в красный засаленный балахон, из резиновых тапок торчали жирные пальцы с серыми обломанными ногтями. Пальцы – сардельки нервно шевелились, невероятных размеров грудь вздымалась и опадала в такт сиплому дыханию.
– Очередная шлюха! – осклабилась хозяйка комнаты, демонстрируя жёлтые пеньки зубов – к Николаю пришла?
– Я участковый терапевт. От вас поступил вызов…– испуганно заговорила Ритка, брезгливо пятясь назад от великанской длани красного нечто.
Хозяйка рыгнула, почесала пятернёй косматую голову, и в тот момент, Ритке стало ясно – нужно немедленно уходить. Глаза огромной бабы начали наливаться кровью, одутловатое, землистого цвета лицо исказилось в жуткой гримасе, что не предвещало ничего хорошего.
– А я балерина,– гоготнула баба, надвигаясь на Ритку всем телом, тесня её к противоположной стене.
Под ногами девушки хрустнули какие-то осколки, каблук угодил во что-то липкое и вязкое.
– Колька мой! – грохотала тётка, и брызги вонючей слюны летели доктору Морозовой в лицо. – А всяких шлюх, вроде тебя, я буду спускать с лестницы.
Могучая рука ухватила Ритку за шиворот и потащила по коридору.
– Я участковый терапевт! – кричала в панике девушка, пытаясь вырваться из цепкой лапы. – Вы сами меня вызвали! Что вы творите?!
– Колька мой! – орала баба, не обращая внимания ни на Риткины слова, ни на её сопротивления. – Я из тебя, девка, сейчас омлет сделаю! Будешь знать, как чужих мужей уводить, сучка!
Коридор закончился. Тётка выволокла Ритку на лестничную площадку, такую же загаженную, заплёванную и обшарпанную, как и всё в общежитии.
А дальше, резкий толчок, пьяный смех бабы, чувство детской обиды и металлический вкус во рту. Грязный бетонный пол меняется с жёлтым от потёков и старости потолком быстро, как в сумасшедшем калейдоскопе. Безвольное Риткино тело ударяется о каждую ступень, руки стараются за что-нибудь зацепиться, чтобы остановить падение, но лишь беспомощно хватают воздух. Боль, боль, боль. Она пронзает каждую мышцу, рвёт внутренности. От вспышек боли мутится рассудок, теперь Ритка даже не знает, что происходит, где она, как случилось так, что она больше не Ритка, не Марго и не доктор Морозова, а кусок вопящего от чудовищной боли мяса. Вскоре, сознание, сжалившись над девушкой, меркнет, погружая Ритку в рыхлую, вязкую спасительную темноту. И в этой темноте Ритка была готова плавать бесконечно, лишь бы не чувствовать боли, не думать, не знать.
Коллеги иногда звонили, справлялись о самочувствии и неизменно просили не подставлять начальство. А кто-то даже предложил забрать заявление из полиции. Мол, никто Ритку не толкал, она сама с лестницы упала. Обозлённая на весь мир Морозова, посылала миротворцев к чёрту, а потом, бессильно плакала.
Мать с Риткой не разговаривала, наказывая своим молчанием, будто бы и без того у девушки не было проблем. Вот только Ритка – человек чёрствый, бездушный, она восстановится, а у Натальи Витальевны тонкая душевная организация, её надо щадить, холить и лелеять, оберегая от потрясений. Маме хотелось слёз, уверений и признаний в любви, раскаяния, как это всегда, всю жизнь, с самого раннего детства случалось, стоило лишь маме обидеться и замолчать. Но Рита, на сей раз, решила выдержать характер. В конце концов, сколько можно слушать эти причитания и обвинения? Не подумала о чувствах матери? Да она, Ритка, всю свою жизнь, начиная с горшкового возраста, только и думала об этих грёбанных чувствах!
Прошла бессонная душная ночь, пролетело утро, солнечное, неприятное. На завтрак подали скользкую и серую, словно мартовский снег, перловую кашу. Потом, пришла медсестра и сделала укол. И вот, ближе к полудню, когда солнце перестало светить в лицо Ритке, дверь открылась и на пороге с огромным букетом роз, возник Вадим.
Сердце пропустило удар, в глазах потемнело от радости, а в ушах зазвенел гадкий комарик.
– Осталось только в обморок упасть, – смеясь над собой, подумала девушка.
Вадим придвинул стул и уселся на него, не на кровать, за что Ритка прониклась к мужчине ещё большим уважением и благодарностью.
Целую минуту они молча смотрели друг на друга, не решаясь заговорить. Наконец, Вадим произнёс:
– Ой, Марго, ну и напугала же ты меня!
Их пальцы переплелись, и доктор Морозова поймала себя на том, что старается не дышать, боясь спугнуть это дивное ощущение. Она застыла, впитывая тепло ладони Вадима, погружаясь в омуты его невероятно – синих глаз, растворяясь в аромате его туалетной воды.
– Я ждала тебя, – произнесла девушка чуть слышно, а из глаз уже бежали глупые, непрошенные слёзы.
– Ну, вот я и пришёл?– засмеялся Вадим, вытирая дорожки слёз подушечками пальцев. – Чего ты плачешь, дурочка?
Они говорили о многом, о поликлинике, о несправедливости в медицине, о наступившей осени. Вадим рассказал о своих сыновьях, о том, что Женю отправили на танцы, а Кирюша занимается в музыкальной школе. О детях, рождённых другой женщиной, слушать было неприятно. Но ведь Вадиму это важно, он делится с ней, а значит – надо слушать, улыбаться, кивать и задавать уточняющие вопросы.
– Ну что ж, – наконец произнёс Вадим, вставая со стула. – Пора идти. Давай, Марго, решим одну формальность и расстанемся на счастливой ноте.
Ритка заворожено смотрела, как длинные пальца Вадима вытягивают из барсетки белый лист бумаги с написанным от руки текстом.
– Подпиши заявление на отпуск задним числом. Будто ты, в момент случившегося, была в отпуске, а не на вызове к больному.
Горячая волна гнева накрыла, поглотила Ритку. Рванные, словно тряпки, мысли заметались в голове.
Язык онемел, в горле пересохло.
– А к Лапшину Николаю зачем я ходила, по-твоему?– с трудом ворочая распухшим языком, проговорила Ритка.
– Ну, мало ли, для чего девушка могла прийти к женатому мужику?– сально осклабился Вадим. – Давай, подписывай, мне ещё за ребёнком в садик заехать нужно.
– Зачем?– уже погружаясь в холодную, рябящую осеннюю реку отчаяния прошептала Ритка. Узловатые корни тянут вниз, руки и ноги отказываются слушаться. Ещё немного, и она утонет. Серая гладь сомкнётся над её макушкой, холод остановит сердце, и настанет темнота.
– Неужели ты не понимаешь?– Вадим больше не скрывал своего раздражения. – В
