Марк дико таращится на нее — и вдруг начинает хихикать. Совершенно безумным старческим хихиканьем.
— А и верно… — бормочет он, задыхаясь. — Как же я, дурак… не сообразил?
— Потому что дурак! — режет Мулиартех правду-матку. — Думаешь, Гвиллион соврал этому священнику-колдуну? Ты — верховный бог этой вселенной. В твоей власти сделать ее раем! А ты своим комплексом вины ее в пекло превратил!
— Я пытался все изменить, пытался, — Марк закрывает руками седую растрепанную голову, — я уговаривал пустыню превратиться в луг, я еще на пустошах старался сделать мир лучше! Если бы мне удалось…
— …это бы означало, что Помба Жира тебе не мешает, — веско роняет Фрель. — Ей не нужно, чтобы побережье превратилось в райские кущи. Случись это, никуда бы мы не пошли.
— Но теперь-то ей нужно другое! — вскидывается Морк. — Ей нужно, чтобы мы оказались у нее как можно быстрее!
— Только сначала вымотались до потери пульса, — рассудительно замечает Гвиллион. — Если мы заявимся к ней во всей своей силище, она с нами не справится. Потому и мучает нас, на легкую победу надеется.
— Вот сука! — качает головой бабка.
— Сука, — замечает мэтр Каррефур устами Фреля. — Ох, доберусь я до нее, ох, доберусь…
— А сейчас не можешь? — иронически встревает Легба. — Ты же у нас мастер разрушать чужие планы! Попробуй, может, ты еще не совсем разучился?
— Я? Разучился? — вскипает мэтр. — Да я ей… да я ее…
— Давай-давай! — скрипит Легба. — Покажи, на что способен. А то бредешь, как козленок на заклание.
Фрель вскакивает на ноги и начинает бешено вращаться. Нет, не кружиться, как кружатся люди в танце, а вращаться, как песчаный смерч. Тело его скрывается из виду в воронке, расширяющейся кверху, сверкающей всеми оттенками бурого, серого и желтого — цветами этой земли. Небо над его головой собирается в ком, набухает графитовыми пузырями, припадает к земле. Единственную на сотни километров тучу жалят огненные молнии, она дергается, словно от боли, расправляет тяжелые крылья — и на нас обрушивается ливень. Вода, которой, по всем законам природы, положено уйти в трещины, исчезнуть с глаз долой, вытягивается в линию, ведущую к горизонту. Теперь это тропа, покрытая слоем пузырящейся грязи, над ней стоит купол свежего, влажного воздуха, а по обочинам прут из земли обалдевшие от счастья кактусы.
— Ну вот, другое дело! — одобрительно замечает Фрель голосом Легбы, приглаживая дыбом стоящие волосы. — Пошли?
И мы идем.
— А какая она, Синьора Уия? Ну, то есть Помба Жира? — пытаюсь выведать я у Фреля, забежав сбоку и заглядывая ему в глаза. У него теперь глаза разные. Один светлый, как роса, перламутрово поблескивает, другой — черный, лишенный белка, похож на матовый камушек.
— Синьора расчетливая. — Фрель задумывается ненадолго, потом продолжает. — Ей подавай всю вселенную сразу. Нет, она не завистница. Уж лучше бы завидовала. Отнимала бы чужое счастье — и успокаивалась. Такую можно обойти за три версты и жить спокойно. Но нет. У Помба Жира на весь наш мир планы. И до чего скверные планы, бон дьё! В том-то и загвоздка. Кабы в ее расчеты входило мировое счастье и гармония, была бы вам гармония. До фигища гармонии. Увы! — и он сокрушенно качает головой.
— Почему? — удивляюсь я. — Она же богиня наслаждения, дух секса. Она должна хотеть, чтобы все получали удовольствие!
— Люди не хотят получать удовольствие, — назидательно сообщает Фрель. — То есть не хотят получать удовольствие только этим способом. Им чувства подавай, им подавай успех, карьеру, детей, богатство, власть над другими людьми и контроль над ситуацией. Они хотят того же, что и сама Помба Жира — для себя одной, им мало просто трахаться. Даже те, кто каждые полминуты думают о сексе, не хотят одного лишь секса.
— Да ведь если Помба Жира своего добьется, она получит полный мир бабуинов! — изумляюсь я. — Это, конечно, фигурально, животным тоже много чего помимо размножения требуется…
— Животным столько всего требуется, — смеется Фрель скрипучим смехом Легбы, — что с ними никакого сладу нет. А Помба Жира, жизни моей спутница, возмечтала создать целый мир зомби, одержимых сексом.
— Вот это да… — восхищенно тяну я.
Действительно, феерическая картина. Мир, в котором правит секс. И сколько же он продержится, такой мир? Пять минут? Пять часов? Пять дней? Живые тела слишком слабы, чтобы воплотить планы подруги Легбы в жизнь.
* * *
Ветви над нашими головами давным-давно превратились в круглый низкий свод, сплетаясь в рукопожатиях, в объятьях, срастаясь сиамскими близнецами, перетекая друг в друга. Под сводом полутьма, только серебрятся мощные стволы тисов, деревьев-привратников, открывающих проход в божественные чертоги. Трава под ногами тоже изменилась — из зарослей жесткой болотной осоки мы ступили на плотный моховой ковер, по которому так приятно брести.
Я почти плыву над землей, такая благодушная, успокоенная, кроткая, вся пронизанная флюидами этого чудесного, немного сонного места. Голос посланницы Фригг звучит издали, мягко, точно дуновение ветра, он направляет меня вперед и вперед, к коленями Матери Всего, к Матушке Фригг, ласковой, понимающей, справедливой. Я глуповато улыбаюсь и шлепаю ногами, у меня маленькие босые ножки, круглые расцарапанные коленки, вздернутый нос и жидкие хвостики с яркими резинками — одна синяя, другая тоже синяя, но светлее. Поэтому считается голубой. У меня в руке что-то, конечно же, у маленькой девочки в длинной смешной холщовой рубахе с красиво вышитыми картинками по вороту и по рукавам непременно должно быть что-то в руке? Наверное, большой белый цветок вроде тех, которые растут вокруг и пахнут. Или что-нибудь вкусное. Но у меня в руке длинная железная палка — на вид железная, а на вес — как воздушный шарик. Я хочу помахать ею крест-накрест, как будто я большая, как будто я настоящая валькирия и у меня на голове такой большой шлем со смешными рогами, а на мне — длинная кольчуга, разрезанная снизу до самого пояса, чтобы удобней было вскакивать на коня. Когда я вырасту, буду валькирией. Мне дадут коня и разрешат забирать души. Я буду забирать много душ, я все заберу! Уууххх! И я все-таки немножко взмахиваю мечом, но тетя Гна осторожно ловит мою машущую руку. Она не забирает у меня железную палку и даже старается ее не трогать, но она качает головой и мне стыдно. Я не хотела, честное слово. Просто мы уже давно идем, мне скучно.
Низенькая дверь отворяется, я-то прохожу свободно, я маленькая, а вот тетя Гна нагибается, а как стукнется лбом — и вскочит шишка. Я не боюсь шишек. Я храбрая и буду еще храбрее, когда вырасту. У меня еще есть время.
— Иди ко мне, детка, — говорит мама Фригг. Она такая красивая, вся мягкая — мягкие косы до самой земли, мягкие руки, мягкое платье, мягкие губы, которыми она касается моей щеки. И ресницы у нее тоже мягкие. Я совсем не хочу спать, но я бы свернулась в клубок у нее на коленях и поспала немножко, просто чтобы побыть с мамой Фригг… Под песни, которые она поет, под ее ладонями так хорошо спать и ничего не говорить, не шалить, не сердить взрослых теть, которые тоже меня любят и смотрят на меня так ласково. Я роняю большую железяку, она с певучим звоном падает в мох, от ее звона я вздрагиваю — и мальчик, сидящий рядом с креслом мамы Фригг прямо на полу, тоже вздрагивает.
Я его знаю, этого мальчика. Мы с ним вместе играли во что-то интересное, очень важное для нас обоих. Мальчик перебирается поближе, разглядывает меч, но потрогать не решается. Думает, я рассержусь. А я совсем и не сержусь, соскальзываю с колен мамы Фригг, подталкиваю меч к нему, киваю: ну бери же, бери, я же вижу, что тебе хочется! Он кладет ладонь на рукоять, моя рука все еще лежит на лезвии — и мир стремительно валится на нас. Земля уходит из-под ног, потолок оказывается совсем близко, мы оба рвемся вверх, точно деревья, растущие в ускоренной съемке, год за секунду, мы отражаемся в глазах друг друга, я тебя знаю, ты знаешь меня, наконец-то я нашла тебя, я знала, что ты здесь, я не ошиблась, я молодец, подними же меч, я принесла его тебе, мы больше не потеряемся, потому что нам нельзя теряться в этом блаженном мороке Фенсалира, в болотном сне среди лотосов, навевающих вечный сладкий сон… Я кидаюсь навстречу Нудду и обнимаю его обеими руками, он тоже осторожно обнимает меня, стараясь не задеть волшебным клинком, священным мечом, даром богини Дану.
— Ну вот, все и исполнилось, — устало говорит Фригг, верховная богиня, она не мать, а мачеха Видара[39], моего врага, моя союзница. — Вы встретились, дети. И я должна выбирать.
Я киваю. Тяжелее этого выбора нет на свете — твой муж или твой мир. Названный сын, мечтающий о том, чтобы стать как отец, и отец, привыкший быть тем, что он есть, вечные соперники. Смертельные соперники. За одним из них — привычная, неуклонно дряхлеющая вселенная. За другим — новый бравый мир, очищенный от прежних долгов и грехов. Если ты человеческая женщина, ты знаешь, к кому подойти и на чье плечо положить руку. А если ты — богиня?
