Я сорвал плакат со стены и стал методично, с тихим остервенением рвать его на кусочки.
- Только не оставляй мусор на полу, - сказала она.
И ушла.
Она спросила меня, зачем я так тороплюсь.
- Тебе не терпится уехать?
Я сказал, что у меня мало времени.
- Мало времени, чтобы что? - спросила она.
- Увидишь, - сказал я. - А тупеть за партой вообще идиотское занятие. Хватит с меня.
Тем более здесь, на задворках планеты.
Когда я отрывал взгляд от учебников и тетрадей, лежавших передо мной на столе, поднимал глаза на стену, я всякий раз видел эту картину. "Бонапарт на Сен Бернарде" Давида. Он знал, что мир принадлежит ему. Ему одному.
Я сказал ей: "Теперь-то я знаю английский лучше тебя!"
Она предложила проверить. Это оказалось правдой. Не знаю, огорчилась она или обрадовалась, трудно было разобрать. Кажется, все-таки обрадовалась. Но и огорчилась тоже.
А я стал посмеиваться над ней.
Я много переводил в то время. Больше стихи. Переводить прозу не было особенного желания - читал я свободно. И за пять лет дошел до полного убожества.
Но как же ей-то удавалось! И удается.
Она постоянно читала журналы, поэтому? И книги.
Мне-то было не до книг. Я, видишь ли, все думал, как мир переделать. Спасти, то есть.
Была осень, шел дождь, я был в машине. Она стояла на обочине, а мимо проползали другие машины как на похоронном параде, впрочем, так оно и было.
Я выключил "дворники" и слушал музыку. Курил и слушал музыку. Я вспомнил ее, узнал.
А я-то думал, что давно уже разучился плакать. Может быть, так оно и было.
Май, 1988 г.
- Алло.
- Алло! Мама? Привет. Ну как... у тебя дела?
- Все нормально. А как у тебя, как с учебой?
- Ты уже в отпуске?
- С послезавтра. Я уже взяла билет, так что ты жди, скоро я приеду...
- Да, я как раз об этом хотел с тобой... Вобщем, ты...
- Что случилось? Что-нибудь случилось?
- Да так, ничего особенного. Ты сдай билет.
- Зачем. Ты не хочешь, чтобы я приезжала?
- А ты не можешь перенести отпуск? Ну, уйти попозже?
- Почему попозже? Что произошло?
- Ничего серьезного.
- А почему я не должна приезжать?
- Меня... вобщем, меня не будет.
- Что значит не будет?
- Я должен лечь в больницу.
- О господи...
- Да не волнуйся. Ничего особенного.
- Что значит ничего особенного!
- Немножко нервы расшатались.
- ...
- Мария! Мама, ты меня слышишь?
- ...
- Алло!
- Да, да, я слышу тебя. Это... так необходимо?
- Это уже решено.
- Я приеду к тебе.
- Ну зачем тебе приезжать! Подумай, что ты будешь тут делать?
- Я должна приехать.
(Я начинаю терять терпение.)
- Я все равно буду в больнице. Тебе-то что тут делать?
- ...
- Не переживай, выпутаюсь... Я хотел сказать, приедешь попозже. Я позвоню тебе. Или напишу.
- Нет. Я приеду. Скажи, в какой ты больнице?
- Ну ладно, в областной.
- Жди меня, я...
- У меня кончились монеты, мама. Ну, пока.
- Я приеду, жди меня, я обязательно...
- Ну все, все, мама, целую.
- Да, да, но ты...
Все. Разъединили. Я выхожу из кабины и смотрю на часы. Я отпросился у врача на один час под его ответственность. Через двадцать минут я должен быть на проходной.
Я иду по сумеречной улице. Тополя роняют сережки. Ну зачем ей приезжать? Все-таки хорошо, что позвонил. В телеграмме ничего не объяснишь, еще перепугалась бы. Надо поторопиться.
Я прибавляю шаги. Интересно, как она найдет эту больницу?
Когда начинаешь смеяться, самое страшное, это хотя бы на долю секунды допустить мысль, что ты можешь не суметь остановиться. Мысль эта сама собой перерастает в страх, страх сменяется ужасом, и тогда...
Не знаю, как меня угораздило угодить в больницу. Кажется, я просто махнул на все рукой и поплыл, куда понесет, я не видел никакого выхода, мне не хотелось ничего искать, я впал в отчаяние и отдал себя озлобленной лени, упрямо не желая сопротивляться и все больше слабея от бессилия. Я думал о том, что я обречен, и это странным образом утешало меня, и я злорадствовал. Я не научился блаженству животных и идиотов, но научился напиваться, убеждая себя, что единица делится на два, впрочем, всегда забывая свои доводы и, вероятно, неоднократно повторяясь.
Мария приехала 30 мая 1988 года.
31 мая мы приехали в Долгопрудный, пообедали в студенческой столовой и отправились искать дачу. Мы хотели снять ее недели на две, если получится. Нас приняли за супружескую пару.
Мария повела себя достойно. Она сообразила, что ей все равно вряд ли поверят, что я ее сын, а потому, чтобы не было никаких разговоров, поддержала эту версию. Правда, со мной случился легкий припадок смеха. Не знаю, что они обо мне подумали, но хозяйка посмотрела на Марию с некоторым сочувствием.
- Не расстраивайся, - сказала Мария. - Это оттого, что ты небритый.
- Если человек смеется, то это еще не значит, что он расстроен, возразил я.
А Мария открыла сумочку, порылась в ней и протянула мне станок и блок лезвий. "Шик". Уж не знаю, где она его достала.
Потом я несколько раз шутил по поводу наших псевдосупружеских отношений и даже предложил ей спать вместе. Но Мария сказала, что это уже слишком.
Прозвучало это вполне искренне. Так мне показалось.
Когда мы прощались, она была в ауте. Я спросил ее, отчего она так переживает. Она сказала, что боится за меня.
- Ну и что. Я тоже боюсь, но ведь я же не кисну.
- Здорово ты меня утешил. Молодец!
Тогда мы рассмеялись, и стало легче.
И только когда ее поезд уже отходил, и потом, когда он совсем исчез из виду, я был близок к тому чтобы разреветься.
Но сдержался.
Я вышел из пивняка, и тут ко мне подвалила поддатенькая троица.
- Эй, закурить не будет?
Я усек, что у одного из них в лапе перо, и он прикрыл его, чтобы не светить. А это было скверно. Я медленно опустил пальцы в задний карман джинсов и, не вытаскивая их, сказал: "Нет, ребята, облом".
Не выгорит. Кто-то из них подался было ко мне, но тот, что был с пером, перебил его.
- Ладно, - хмыкнул он. - Твоя жизнь копейка, моя жизнь копейка, чего нам делить. Мож, пивка бухнем?
А, пошли. Мне было до фени. Все равно в общагу возвращаться не хотелось.
- Ты не думай, - просипел он мне в ухо. - Я вижу, что ты не наш.
Не из наших. Типа умный, да?
Я пожал плечами.
- Наверное.
- Ну, - он кивнул. - Я же вижу.
- Ладно, - сказал я. - Проехали.
Запросто могли прикурить меня ребята. Такой отстой.
Мне не понравилось, что я почти не испугался. Это было как-то по-упадочному безжизненно. Жизнь - копейка. Вот она, тоска-то русская, трахни ее в копыто.
А ножа я с собой никогда не носил. Да и вряд ли сумел бы им воспользоваться.
Я стал сильно пить. Пожимал плечами и говорил: "Мне нужен допинг. Я не могу без этого".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
