Мне стало страшно. Ноги стали ватные от бессилия. Она рассказала все.
Лида стала говорить о каких-то ужасах. Перепугалась, наверное.
Я ушел, чтобы не слушать больше. Не выключая телек, я включил музыку и улегся на полу, а в груди что-то ныло, что-то теснило грудь, и в горле был комок, и боль.
Лида вошла первой. За ней Мария, и стало тихо.
Она всегда была умнее слов. Почему же это слово так испугало ее? Как каменный призрак. Как раскаленное железо.
Я не мог понять этого тогда, не умел. Но я простил ее.
К тому же, Лида, ведь она же в доску своя.
Она приезжала ко мне в общежитие, а потом мы гуляли по городу, заходили в кафе. Ели пирожные безе. Пирожные крошились, вязли на зубах. Мы снова выходили на улицу, шли, смеялись, молчали. Я проводил ее до "Окружной". Потом до гостиницы. До номера.
Она спросила меня, есть ли у меня невеста, и я сказал, что нет. Она сказала мне: "Ведь мы друзья?"
И я сказал: "Конечно".
А потом я спросил ее, почему она так говорила Марии?
- Так ты слышал?
Я сказал, что слышал.
- Трудно объяснить...
- Тогда не надо.
- Я... растерялась, наверное. Ведь мы с Марией ближе чем родные сестры... Где у тебя спички?
- Посмотри в джинсах.
Не знаю, зачем я спросил. Может быть, подумал, а вдруг это ревность.
- Ну как ты можешь говорить так.
- Прости.
Я просто болван.
- Нет, - выдохнула она. - Нет.
Только женщины умеют верить.
- Я хотел бы научиться этому.
- Верить?
Быть женщиной.
- А ты не можешь побыть подольше?
- Мне тоже не хочется уезжать, - сказала Лида.
Было слышно, как шелестят листья ночи.
Мы тихонько говорили друг другу. И я сказал: "Как хорошо с тобой".
А в городе спали.
Я сообщил ей, что ушел из института. Она знала. Сказала: "Не страшно?"
А я сказал: "Или бояться, или жить".
Ведь я знаю, Россия никогда не поддержит меня, и будет стараться убить.
- Может быть, ей это и удастся. Посмотрим... кто кого.
- Ой, не шути так.
- Разве это шутка?
А все-таки без России в мире было бы скучно. Ты не находишь?
В городе пусто. В темноте шелест.
И это наше тепло, быть здесь. Я не вижу лица, но это ты. Твой голос. Огонек сигареты.
Это случилось внезапно.
Она о чем-нибудь вспомнила? Подумала? Не знаю. Что-то потрясло ее?
Мы никогда не говорили об этом. Мы стали все меньше говорить друг с другом. Сидели каждый в своей комнате. За столом виделись, конечно.
Это произошло разом, резко и внезапно.
Мария никогда не принимала решений подолгу, не вымучивала их.
Она как-то написала мне: "Это очень трудно, менять наизлом свою жизнь".
Я ей не поверил. Я усмехнулся.
Сама-то она всегда только так и поступала. И уж если она приняла решение, то стояла на нем. Так выдерживает курс флагманский корабль.
Это от нее я научился "становиться железом".
Я многому от нее научился.
Затворим двери, и пусть за окнами идут люди, и машины бороздят грязные лужи, они не увидят нас. Что страшит тебя, Мария?
Соседи за кирпичными стенами стирают при скудном затасканном свете грязное свое белье и жарят картошку в больших сковородках, накрытых тяжелыми крышками, и запах ее мешается с запахом пара и стирального порошка, и пота. Мы одни, мы скрылись от всех, и они не смогут судить нас, мы в надежном убежище, что же пугает тебя, Мария?
Те, кто бредут, окруженные толпой, тесной и холодной, мечтают о том, чтобы согреться, они смотрят под ноги, они не поднимают глаза на наше окно, нам тепло с тобой, мы вместе, мы высоко над улицами и толпой, спешащей по ним, холодной, зябкой, смотрящей себе под ноги, мы высоко над ними, и они не поднимут глаза на наше окно, что же тревожит тебя, Мария?
Мы скрылись от них, и они не увидят нас, мы никому не откроем дверь, если придет он нарушить любовь нашу, Мария!
Я поднесу тебе стихи, и ты примешь мой подарок и будешь весела и беззаботна, я поднесу тебе любовь свою, и ты примешь ее тепло и ласку, нежность и наслаждение, небо нашего наслаждения, Мария!
И угрозы всех судов земных умолкнут за стенами дома нашего, и проклятья демонов не достигнут наших ушей, бегут они прочь от света солнца нашего, от звуков музыки нашей, от пламени любви нашей, и в упоении забудем мы темноту всех ночей и холод всех зим, и гильотины всех судов и собраний, одни мы останемся, и единым мы станем, и свет наш, хранитель наш, ангел-хранитель наш, и храмы его угодны Богу, и колонны их к небу возносятся, к небесам нашего счастья, наслаждения нашего и нежности нашей, и увидим мы мир великий, землю обетованную нашу, и цветами одарит она нас и благоуханием сладким, и ты Королева в ней, и ты будешь весела и будешь смеяться, и ни одно дуновение холода не нарушит покой лица твоего и неги его, и я буду принцем твоим, и взгляды наши сомкнутся, соединятся руки наши, и губы сольются.
Это наша с тобой жизнь, и только для нас она, и зовет она, чтобы вошли мы в нее, и ждет она нас и хранит покои наши, когда мы в них, кто станет преследовать нас, мы одни и двери дома нашего закрыты плотно, что же тревожит тебя, Мария?!
Мария открыла окно настежь. Во дворе играл оркестр. Почти как настоящий. Просто оказалось, что кто-то играет на саксофоне, кто-то на аккордеоне, на виолончели. В нашем доме один сосед на трубе умеет. Из школы притащили ударник, маракасы. И стали играть.
Люди танцевали. Со всего квартала собрались, и даже из соседнего пришли.
Когда они заиграли танго, Мария обернулась ко мне, а я сказал: "Дамы приглашают кавалеров".
Не знаю, почему я так сказал. Она пригласила меня, и мы танцевали. В шутку, конечно. Она даже посмеивалась. Веселая. В августе еще бывают такие славные вечера. Темнело, но было тепло. Оркестр расположился на газоне под нашим балконом, так что нам было прекрасно слышно. Они играли слоу фокс. И снова танго. А мы все танцевали. Так смешно было.
А потом она стала быстро-быстро целовать меня в губы, в глаза. Мы стояли, не танцевали уже, она все целовала меня. Она шептала, задыхаясь. И вдруг она отпрянула. Резко. Почти оттолкнула меня. Мгновение, и она на стуле. Сидит, отвернувшись. Я успел только увидеть в ее глазах ужас, я остолбенел. И все.
Я стоял на месте. Она сказала, не поворачиваясь, сдавленно: "Поди, принеси..."
Я принес воды. Она шепнула: "Спасибо".
Но пить не стала. Уткнулась в ладонь. Отняла лицо.
- Да. Спасибо. А теперь иди... займись чем-нибудь.
- Но... я... хочу с тобой.
Она достала из пачки сигарету.
- Подай зажигалку.
Господи, да где же она. Да вот же лежит. Да.
Она зажгла сигарету. Затянулась. Я видел, что ее пальцы дрожат. Меня тоже трясло. Мне стало страшно.
Она посмотрела на меня растерянно.
- Я прошу тебя, иди. Ты слышишь, я тебя прошу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
