для ног.
Ее глаза слегка расширяются, но она делает, как ей сказано. Я стону, когда вижу ее на четвереньках, чувствуя, как мой член становится тверже с каждой секундой. Сняв туфли, я закидываю ноги ей на спину и использую ее как живой предмет мебели.
— Я ожидаю, что ты не пошевелишь ни единым мускулом, пока я не разрешу тебе двигаться. Ты поняла?
Она слегка вздрагивает от тона моего голоса.
— Да.
Я скрежещу зубами.
— Да, что?
— Сэр, — бормочет она.
Мой член непрерывно пульсирует у бедра, и я тру себя, чтобы подавить желание вытащить его. В конце концов, она отвернулась от меня. Хотя не могу быть уверенным в том, видит ли она краем глаза, что я делаю.
Я беру журнал со стола и открываю его, небрежно пролистывая, пока наступает неловкое молчание. Тогда я понимаю, что оставил свежее издание на полке у двери, а то, что в руках — старое.
— Камилла, я хочу, чтобы ты взяла журнал с той книжной полки. — Я убираю с нее ноги.
Она делает движение, чтобы встать.
— На четвереньках.
Ее широко раскрытые глаза скользят по моему лицу, словно пытаясь понять, серьезен ли я.
— Хорошо.
Она отползает от меня на четвереньках, поводок волочится за ней, и я, черт возьми, чуть не теряю рассудок. Даже в менее чем сексуальной униформе СА со слишком длинной юбкой, она самое очаровательное создание, которое я когда-либо видел.
Ее бедра покачиваются в соблазнительном ритме, когда она движется по грязному полу класса. Намеренно или нет, я не знаю. В любом случае, это заставляет мой член пульсировать, и я хватаю его и тру через штаны, пытаясь доставить себе хоть какое-то облегчение.
Ей приходится встать с колен, чтобы дотянуться до журнала, когда она берет его с полки, но затем она выглядит озадаченной, не понимая, как нести его и ползти. Я замечаю, как она бросает на меня взгляд, ожидая указаний.
— Неси это во рту.
Она зажимает журнал в зубах, а затем ползет обратно, теперь не сводя с меня глаз. Как будто она внезапно откуда-то набралась смелости снова быть соблазнительной. Именно тогда я замечаю, как она двигается, каждый раз, когда ее бедра намеренно трутся друг о друга.
Грязная маленькая девчонка.
Она получает от этого удовольствие, как и от боли. Мазохистка, которой нравится быть униженной. Возможно, я наконец-то встретил достойную пару. Вернувшись ко мне, она ждет, пока я возьму журнал.
Я постукиваю ладонями по коленям.
— Принеси его прямо ко мне, Камилла.
Ее ноздри раздуваются, когда она смотрит на мою выпирающую промежность, щеки снова краснеют. А затем она подается вперед, пока ее подбородок практически не касается моих колен, и журнал не оказывается прямиком на них.
— Хорошая девочка, — бормочу я.
Нельзя не заметить вспышку желания в ее глазах, когда она снова потирает бедра друг о друга.
— Вернись в исходное положение.
Она подчиняется и возвращается в прежнюю позу, позволяя мне закинуть ноги ей на спину. И вот тогда я замечаю мягкие, ритмичные движения, когда она трется бедрами друг о друга в погоне за удовольствием.
— Не двигаться, — рявкаю я, зная, что на этот раз не могу позволить ей получить удовольствие. Это наказание, а не гребаная награда, но я думаю, что нет никакого способа наказать Камиллу Морроне.
Она замирает, но на ее лице ясно читается разочарование, когда она смотрит на меня в ответ.
— И не смотри так на своего учителя.
Она поворачивает голову, так что смотрит прямо перед собой, а я открываю журнал, небрежно листая его. Добрых тридцать минут я удерживаю ее в таком положении, замечая, как дрожат ее руки, когда она пытается удержаться на ногах под тяжестью моего веса.
Я прочищаю горло и убираю ноги.
— Думаю, на сегодня хватит, мисс Морроне.
Я протягиваю руку и расстегиваю ошейник на ее шее, позволяя своим пальцам коснуться нежной кожи.
Она ахает от прикосновения, и я ощущаю этот звук прямо у себя в яйцах. Звук чистейшего желания, я позволяю себе задержаться еще немного, прежде чем, наконец, стянуть ошейник с ее тела.
— Скажи мне, Камилла, какое наказание было хуже?
— Сэр? — спрашивает она, выглядя немного ошеломленной, разминая руки.
— Боль или унижение?
Ее язык скользит по полной нижней губе, и она выглядит обеспокоенной, как будто может сказать что-то не то.
— На этот вопрос нет правильного или неправильного ответа, — подталкиваю я.
— Трудно сказать. Они оба были одинаково смущающими.
Я выгибаю бровь.
— Смущающими?
Я хочу, чтобы она уточнила, хотя знаю, что она имеет в виду, — что оба наказания смутили её сексуально. Мне доставляет удовольствие наблюдать, как она корчится от дискомфорта.
— Как?
— Ни то, ни другое на самом деле не было похоже на наказание, — шепчет она таким нежным голосом.
Мой член болит в штанах от её подтверждения.
— Тогда как же мне наказывать вас, мисс Морроне?
Она пожимает плечами.
— Я не уверена, что что-либо из того, что Вы со мной сделаете, будет наказанием, сэр.
Огонек вернулся в ее глаза, и это опасно.
Опасно, потому что все, чего я действительно хочу, — это затащить ее в подвал, полностью раздеть и пороть до тех пор, пока она не достигнет оргазма и кровь не потечет по ее загорелой коже. И только тогда я погрузился бы в нее, заставил бы ее выкрикивать мое имя, пока она кончала бы на мой член, размазывая свою кровь по нам обоим. От этих мыслей мой член становится тверже камня, но я должен сопротивляться.
— Верится с большим трудом. — Я провожу рукой по шее, понимая, что разговор заходит на опасную территорию. — Ты еще не видела верхушку гребаного айсберга моей испорченности.
Она вздрагивает в ответ.
— Вы покажете мне, сэр?
— Вы сами не знаете, о чем просите, мисс Морроне. — Я бросаю ошейник и поводок, которые все еще держу в руке, на стол. — А теперь идите на следующий урок.
Разочарование в ее глазах такое же ясное, как летнее ночное небо. Я тяжело сглатываю, зная, что если она продолжит так смотреть на меня, я сломаюсь. Покажу ей, что заставляет такого садиста, как я, сходить с ума, а это опасно. Тьму внутри меня нужно немного подкармливать, но держать на коротком поводке, и я боюсь, что контроль, который держу над ней, будет разорван в клочья, если я когда-нибудь переступлю эту черту с Камиллой.
В конечном итоге она может пострадать или еще хуже.
Когда она не двигается, я сужаю глаза.
— Сейчас, Морроне.
Она бросается к своему столу,
