— Но это невозможно, Ричард! Вы разве не видите на склонах холма шатры нашего врага Саладина!
— Что ж, значит, ему придется потесниться!
На протяжении целого дня люди английского короля разбивали лагерь на скалистых террасах холма, натягивали полотнища шатров и палаток, устраивали коновязи и костровые ямы, где на угольях жарились целые свиные туши и варились котлы похлебки. Ибо Ричард повелел за свой счет угостить всех крестоносцев. Как было не прославлять его за это? А шатры лагеря Саладина и впрямь были поспешно сняты и установлены на гораздо большем расстоянии от Акры. У сарацин здесь было слишком мало людей, чтобы сдерживать напор вновь прибывшего воинства. И выходило, что Ричард, едва появившись здесь, уже заставил неверных отступить! Ура! Ура! Слава непобедимому Ричарду!
Весь день и всю ночь в лагере царило невероятное оживление. Люди веселились, пили и ели до отвала. В просторном шатре Ричарда шел пир для военачальников, взрывы смеха и музыка слышались оттуда далеко за полночь. Казалось, напади Саладин сейчас, ему непременно удалось бы ворваться в лагерь крестоносцев. Но несмотря на праздничное ликование, охрана была удвоена по сравнению с обычной, а рыцари с эмблемами Плантагенетов регулярно обходили внешние укрепления, что-то помечая на пергаменте и переговариваясь с часовыми. Лазутчики, сновавшие вокруг лагеря, донесли об этом султану, и Саладин отказался от вылазки, решив дождаться более удобного случая.
Утром Ричард, очнувшись от сна, не сразу смог вспомнить, как оказался в этом помещении под сводом из сукна, опирающимся на резные деревянные колонны. Беренгария спала рядом сном младенца, и король невольно усмехнулся, взглянув на супругу. Вчера ему удалось уговорить свою строгую королеву выпить лишний бокал, после чего она стала необыкновенно весела и очаровательна. О, если бы она всегда была такой, он не чувствовал бы себя насильником всякий раз, когда собирался исполнить супружеский долг! Едва он ложился на нее, как Беренгария принималась читать молитвы, а молитвы во время соития отнюдь не возбуждали его пыл. Всякое желание пропадало, и король перекатывался на свой край ложа со словами: «Спите спокойно, моя Беренгария!» Когда же королева робко вопрошала: «Угодила ли я вам, супруг мой и господин?», Ричард просто отмалчивался, чтобы лишний раз не солгать.
А ведь Беренгария прелестна, что и говорить. Господь наделил ее всем необходимым, чтобы дарить радость мужу. Возможно, ему стоит быть терпимее к ней и не торопить события. Ведь прежде она мечтала стать невестой Христовой, а ее выдали за воина. Сейчас главное, чтобы она понесла от него, и тогда Ричард перестанет пугать ее по ночам своими желаниями. Должно быть, оба они этого хотят. Но ему, как мужу и государю, нужен наследник!
Что касается супружеского долга, то Ричард, как ни силился, не смог припомнить, исполнил ли его в эту ночь. Последнее, что всплывало в памяти, — они вдвоем с захмелевшим Филиппом пляшут, пытаясь повторять движения невесть откуда взявшейся в шатре арабской танцовщицы. Лицо ее было прикрыто вуалью, зато от груди до пояса все остальное обнажено, и она так ловко вращала бедрами, что оба короля побились об заклад — кто из них лучше сумеет повторить ее танец… Давно он так не дурачился, а Филипп, несмотря ни на что, — славный малый… Ну а присутствовавшие на пиру буквально корчились от хохота, глядя на их пляску, даже на угрюмой физиономии Конрада Монферратского появилась улыбка, и если зрение Ричарду не изменило, он собственными глазами видел, как тот дружески хлопал по плечу хохочущего короля Гвидо.
Да, вино порой творит чудеса, на время примиряя даже заклятых врагов. Но он, Ричард, еще до начала пира потребовал — никаких ссор, никаких старых счетов! В итоге все быстро напились. Обычно сам он не слишком усердствовал с возлияниями, памятуя о том, что он король и образец рыцарственности. А тут… Словно обозный латник, дорвавшийся до хмельного, — да помилует его Господь!
Ричард, однако, надеялся, что к тому моменту, когда он «потерял лицо», как говорят на Востоке, дамы уже успели удалиться. Они всегда покидают пиршество, если оно затягивается, а мужчины впадают в излишества.
Но на этом пиру в военном лагере именно дамы, прибывшие вместе с ним с Кипра, были главным украшением — как и полагается по куртуазным законам. Рыцари истосковались по благородной красоте, и женщины были окружены всеобщим вниманием и восхищением. А уж когда начались танцы, от желающих пройтись с ними круг-другой просто отбоя не было! Даже робкая Беренгария танцевала больше обычного, а уж Пиона, обожаемая сестрица, облаченная в лиловое и розовое, как истинная фея цветов, была бесспорной королевой пира. Она даже согласилась пройтись в торжественной паване с Филиппом, которого с некоторых пор не больно жаловала.
Вот уж поистине дамский каприз! Пиона и Филипп могли бы стать отличной парой, такой брак послужил бы миру и укреплению связей между их державами. Но эта упрямица Пиона — и в этом она пошла в их своевольную матушку Элеонору — выставила условие: никто и никогда больше не будет торговать ее рукой в политических целях! Фактически она купила это право, пожертвовав Ричарду громадную сумму, необходимую для подготовки похода в Святую землю, и теперь он не вправе ее принуждать… С другой стороны, то, что она все-таки согласилась танцевать с Филиппом, само по себе неплохо.
Зато его кузина Джоанна де Ринель наотрез отказалась составить пару с королем Франции. И ее можно понять, памятуя ту скверную историю в Везле… Филипп во всеуслышание утверждал, что Джоанна сама его соблазнила и он получил желаемое, но кузина была готова взять в руки раскаленную добела сталь, чтобы доказать обратное. Впрочем, Ричарду в то время не был нужен шумный скандал, и он поспешил услать кузину под предлогом некой миссии в Венгрию. Миссия оказалась бесплодной, ибо Бела Венгерский так и не явился в Святую землю. Ричард и прежде знал, что венгр горазд воевать на словах и давать пустые обещания, оттого и не стал бранить Джоанну из-за этой неудачи. Всего лишь отечески пожурил за то, что она прибыла на Кипр одна, каким-то образом разлучившись в пути с мужем.
Что-то долго этот Обри де Ринель, прославленный турнирный боец, добирается сюда из Киликии. Здесь бы он мог пригодиться, и самое время ему появиться, чтобы утешить Джоанну, в особенности после того, как та внезапно занедужила в Лимассоле, упав в глубокий обморок прямо в порту. В замок ее принесли какие-то греческие монахи, и до позднего вечера его кузина пребывала в странном забытьи. А затем ее, певунью и любительницу всевозможных увеселений, словно подменили. Вчерашний пир она покинула в числе первых — это он хорошо помнил.
