Кроме этих несчастных созданий Ричард приметил и весьма нарядных девиц, приплывших сюда торговать своими прелестями со всего побережья Средиземного моря. Кое-кто из них прогуливался по лагерю чуть не в обнимку с паладинами, возложившими на себя крест. Король ужаснулся: в Мессине он решился на величайшее унижение — подвергся порке розгами ради того, чтобы ему простились прежние грехи накануне вступления в священную войну. А эти солдаты воинства Христова предаются блуду чуть ли не на глазах у сотоварищей! Как же Господь может даровать им победу, когда они сами олицетворяют всемогущество сатаны?
Нет, разумеется, не все здесь были пьяны и разнузданны. Он видел воинов, упорно оттачивавших мастерство боя, упражнявшихся в стрельбе из лука и верховой езде. Но эти-то, самые преданные и верные, зачастую выглядели самыми что ни на есть оборванцами. А ведь сюда, под Акру, из Европы ехали преимущественно состоятельные рыцари. Памятуя уроки первых крестовых походов, сюда не звали бедняков, дабы они не отягощали воинскую казну и не гибли от изнурения и голода. Если же в отряд и включали неимущего, то лишь тогда, когда предводитель убедился в их боевом опыте и мог заплатить за доспехи и оружие новичка.
И все же вокруг было полным-полно грязных, одетых в лохмотья солдат в помятых шлемах и проржавевших кольчугах. Несмотря на то, что в лагере были десятки кузниц, мастерских и лавок, торгующих вооружением!
Что касается всевозможных лавок, то их здесь оказалось даже больше, чем Ричард мог предположить. Армянские купцы из Киликии, греческие, итальянские, мусульманские торгаши — порой королю казалось, что он не в воинском лагере, а на ярмарке где-нибудь в Руане или Лимассоле: вокруг не умолкали призывные крики лавочников и менял. Но были тут и некие странные шатры, где стояла подозрительная тишина. Поначалу Ричард решил, что это госпитальные палатки, но Генрих, прежде чем ответить на его вопрос о том, кто в них обитает, странно взглянул на своего короля, словно колеблясь — говорить или нет.
— Дик, дело в том, что в лагере немало торговцев опиумом. Лекари покупают его, чтобы облегчать страдания раненых и умирающих. Но среди крестоносцев находятся и такие, кто весьма быстро входит во вкус и уже не может обходиться без этого дурмана. Он вызывает грезы, дарит сладостное забытье. Правда, потом любители сладких видений страдают от ломоты в костях и готовы продать все, вплоть до бессмертной души, лишь бы им снова дали вкусить райского зелья.
Ричард был поражен. Губы его сжались в прямую линию, глаза сузились.
Его недовольство вырвалось наружу, когда король заметил, что начатые с утра работы по сборке стенобитных машин по неизвестной причине приостановились. Да — стояла жара, в воздухе было полно пыли, но ведь он повелел накрыть площадку холщовыми навесами, по его приказу сюда подвозили чистую родниковую воду, а неподалеку стояли чаны с водой, чтобы работники могли в любую минуту освежиться. И все же дело стояло, а люди разбредались или собирались кучками, болтая в тени.
— Разрази вас гром! — взревел король, срывая тюрбан. Волна великолепных золотистых волос упала ему на плечи.
Этот львиный рык был слышен далеко. Многие вскочили с мест, уставившись на него, кое-кто пятился, иные, узнав государя, низко склонялись.
Епископ Хьюберт поспешил к Ричарду с чертежами, но король лишь мельком взглянул на пергамент. Хьюберт стал оправдываться: духота, усталость, нехватка умелых людей. Нанятые королем Филиппом плотники вообще отказались работать, сославшись на запрет своего повелителя участвовать в сооружении осадных башен англичан.
— Выходит, вы собрались торчать под стенами Акры за мой счет до второго пришествия? — громыхал Ричард.
Внезапно ему пришло в голову, как наладить работу.
— Сколько вам платит король Филипп за услуги? — он обернулся к собравшимся. — Два полновесных безанта в неделю? Что ж, клянусь славным именем предков, я буду платить четыре! И это касается каждого, кто захочет вступить в мои отряды. И я стану платить еженедельно, не откладывая ни на день, клянусь верой! Но я заставлю вас работать и воевать! И мы возьмем Акру, отвоюем Иерусалим и разобьем в пух и прах султана Саладина!
Он умел зажигать людей. И не щедрая плата, и не обещанные награды, а его решимость и сила воодушевляли тех, кто был с ним рядом. Работа закипела, и Ричард собственноручно тесал балки и вязал канаты для будущих грозных механизмов.
К вечеру поступили известия. Завершился конклав тамплиеров, на котором Робер де Сабле был избран Великим магистром.
«Что ж, одного сторонника на совете предводителей я уже имею», — улыбнулся Ричард, откинув со лба взмокшую прядь волос.
Кроме того, маршалом ордена, как и ожидалось, единогласно был утвержден его кузен Уильям де Шампер. Был также назначен новый сенешаль[128] ордена, которому вскоре надлежало отправиться на Кипр, дабы вступить в управление островом.
Еще одно известие принесла Ричарду сестра.
— Дражайший братец, — объявила Пиона, — я так и не сумела отговорить нашу добрую Беренгарию от намерения посетить патриарха Иерусалимского. Ей стало известно, что его святейшество Ираклий при смерти, и она намерена просить его благословения перед тем, как этот слуга Божий отойдет в мир иной. Но мне это не по душе. Ираклий опасно болен, и болезнь его заразна…
— Что-о?! — возмутился Ричард и напролом, расталкивая толпу, ринулся туда, где в лагере короля Гвидо виднелся потрепанный шатер патриарха.
«Проклятье! Я полагал, что позже выкрою время, чтобы побеседовать с этим священнослужителем, а тут еще и Беренгария… — размышлял он по пути. — Но ради всего святого — что ему от меня понадобилось? Почему Ираклий так настойчив? Ему бы сейчас полагалось больше заботиться о спасении души, чем о земных делах, тем более что грехов на совести у его святейшества, как поговаривают, накопилось изрядно».
Еще издали Ричард увидел короля Гвидо, пытающегося удержать Беренгарию у входа в шатер, и закричал:
— Остановитесь, мадам! Я настаиваю, чтобы вы немедленно удалились! И не смейте мне перечить!..
Но королева и не пыталась, пораженная обликом своего супруга. Ричард, всегда выглядевший как истинный рыцарь, блистательный, великолепный и властный, в эту минуту был весь в пыли и стружках, его всклокоченные волосы развевались, а на одежде проступали пятна пота. Однако и таким он оставался прирожденным повелителем.
Патриарх Ираклий, едва приоткрыв запавшие глаза, тотчас узнал английского Льва, хоть никогда и не видел его воочию. Лежащий на смертном одре последний епископ Иерусалима едва слышно прошелестел:
