архангел Михаил, возвещая, что для мавров пришло время смягчить гнев Божий раскаянием и слезами. От этого зрелища султан Кортес приходит в ужас и кричит своим войскам, что его ослепил грех. «Мы думали, что воюем с людьми. Но теперь видим, что сражаемся с Богом, с его ангелами и святыми!» – провозглашает он. Педро де Альварадо советует ему попросить мира. Кортес посылает христианским войскам письмо, объявляя о своей капитуляции. «Мы по самой своей природе ваши вассалы», – говорится в нем. Султан Кортес преклоняет колено перед своим завоевателем, которого играет один из повелителей Тласкалы, и целует ему руку. Освобождение Иерусалима всегда представляет собой нечто большее, чем просто освобождение.
Султану Кортесу сообщают, что, если он и его люди согласятся принять крещение, им сохранят жизнь. Язычники – в исполнении тысяч тласкальских крестьян, и правда еще не причастившихся, – торжественным шествием движутся к священнику, стирая грань между театром и действительностью. Священный ритуал служителю церкви сегодня придется провести для нескольких тысяч, но первым делом он окунает голову Кортеса в воду, а когда достает ее обратно, по его лицу текут реки искупления и мести.
Ацтеки утверждали, что в загробной жизни человека ждут несколько видов рая (37), а в какой из них он попадет, зависит от того, какая ему уготована смерть. Небеса в их представлении делились на регионы, один из которых принадлежал богу солнца, другой – богу дождя. Воины, павшие в бою или же принесенные в жертву, отправлялись на восток бога солнца Тонатиу, где всегда тепло и светло. Души женщин, умерших при родах, следовали на запад, где каждый вечер этот солнечный бог прятался, тоже в рай, но уже озаренный тусклым светом. На самой верхотуре там росло дерево-кормилец под названием чичихуакуауитль. Души детей питались его нектаром до тех пор, пока не были готовы обосноваться в новой утробе. Утонувшие, убитые разрядом молнии или умершие от болезней, таких как проказа, оказывались в Тлалокане, влажной и сырой небесной обители бога дождя. Миктлан, банально переводившийся как «среди покойников», был уделом всех остальных жителей суетного подлунного мира, в смерти которых не было ровным счетом ничего примечательного.
Пытаясь перевести концепции христианской веры на язык науатль, первые братья-миссионеры из Новой Испании старались вселить в сердца своей паствы страх, приукрашивая его адскими плодами собственного воображения. Монах-августинец Антонио де Роа любил демонстрировать адские мучения на собственном теле, прося своих последователей душить и стегать его, окунать в кипяток и лить в открытые раны расплавленную сосновую смолу. А францисканец Луис Кальдера в попытках воспроизвести звуки и запахи ада сжигал живьем в печи животных.
Но куда отправляются люди, умершие в ипостаси богов? У них, надо полагать, есть рай, белый, и там наверняка не протолкнуться.
Освобождение (последние ритуалы)
«Читая эти страницы, не считай, что их задумывали уверенно и легко, – писал преподобный доктор Уильям Р. Джонс. – Они стали плодом дрожи, страха, замешательства и сомнений». Когда в 1973-м вышла его работа «Бог – белый расист?», книжные магазины отказались ею торговать, а библиотеки ни в какую не желали выставлять на своих полках. В конце 1960-х – начале 1970-х годов кое-где в Соединенных Штатах стали воздвигать памятники конфедератам, отстаивавшим идеи белого превосходства, а ряд теологов в духовных семинариях и церквях принялся за создание нового движения. По определению Джонса, теология освобождения чернокожих, первыми проповедниками которой стали такие мыслители, как Джеймс Коун, Джозеф Вашингтон и епископ Альберт Клидж, представляла собой «религиозный протест против злоупотреблений религией с целью установления и сохранения подавления и гнета». Джонс утверждал, что ни один из этих светочей не задался «неудобным, а по мнению многих, даже богопротивным вопросом» (1), вынесенным в название его книги. Если современная расовая концепция стала вызовом для христианской доктрины (все ли люди на земле являются потомками Адама?), то для Джонса с его теологическим подходом более животрепещущей проблемой была не абстрактная идея расы, а ее последствия в реальной жизни – невероятные, непомерные страдания представителей одной расы от рук представителей другой. По его словам, перед лицом угнетения чернокожих рассуждения о том, не ратует ли Бог за превосходство белых, представляются вполне законными.
Джонс хоть и воспользовался в качестве примера не моей историей, а другой, но при этом признавал, что за идеей белого превосходства действительно скрывается божественное начало. «Теология освобождения, – писал он, – должна давать убедительные основания для лишения статуса святости тех областей культуры, которую она стремится реформировать». Отправной точкой, по его убеждению, могла стать теодицея: если Бог действительно великодушен и всемогущ, то как тогда объяснить зло и расовые страдания в этом мире? Почему Он допускает несправедливость и рабство? Почему стоит в сторонке, когда линчуют невиновных? Как черному верующему наверняка узнать, что Бог не питает к нему ненависти за цвет его кожи? Вопросом о том, почему Бог не препятствует злу, должна задаваться любая вразумительная теология, а белый богослов, по мнению Джонса, перед тем как двигаться дальше, сначала должен опровергнуть обвинения в божественном расизме.
Один из возможных вариантов сводился к тому, чтобы воспользоваться общепринятым спасательным кругом и заявить, что Божью мотивацию человеку не понять. Но это, по утверждению Джонса, тоже является инструментом угнетения, хитростью, принуждающей чернокожих к пассивному созерцанию посредством обращения к величественной небесной неизвестности. Вместо этого чернокожий верующий должен самым радикальным образом пересмотреть все без исключения аспекты своей веры. Через призму вопроса о том, «что способствует освобождению чернокожих… каждое верование, самое дорогое нашему сердцу, каждая грань религии, каждый ее канон должны подвергнуться самым безжалостным испытаниям и проверкам». В своей книге «Бог – белый расист?» Джонс, на постоянной основе внимательно анализируя труды главных теологов расового освобождения Клиджа, Вашингтона и Коуна, приходит к выводу, что ни один из них не дал категоричного, отрицательного ответа на вопрос, вынесенный в название его книги.
В одной из молитв епископ Клидж, обращаясь к Богу, сказал: «Ты, конечно же, должен понимать, что мы, как чернокожий народ, не можем преклонить пред тобой колени (2), видя в тебе белого Бога». Клидж утверждал, что Бог, сотворив человека по собственному образу и подобию, по определению не может быть белым, потому как по американскому закону, относящему к чернокожим всех, у кого есть хоть капля крови чернокожего, Ему в обязательном порядке положено быть черным. Джонс заявлял, что эта теория хоть и сняла в некоторой степени обвинения в божественном расизме, но вместе с тем повлекла за собой «очень двойственные последствия». Проблема заключалась в «обобщенности» теории Imago Dei: если Бог представляет собой совокупность всех оттенков кожи, то этот же подход, вероятнее всего, аналогичным
