Заключение
Британская социальная антропология сформировалась в качестве особой научной дисциплины в результате действия системы исторических факторов, наиболее существенными из которых были: наличие достаточно развитой философской традиции осмысления феномена цивилизации и стадиального процесса ее становления; возникновение философского и естественно-научного учения об эволюции и связанного с ним общественного интереса к происхождению человека и культуры; экономические, политические и социальные последствия промышленной революции, в частности, изменения в содержании колониальной политики, которые породили потребность британского общества в более точной информации о коренных жителях колоний; возникновение общественных и религиозных движений в защиту «аборигенов», оживление миссионерской деятельности; прогресс в деле народного просвещения и университетского образования, а также формирование в Великобритании достаточно многочисленного и образованного «среднего класса».
Научная парадигма, получившая название «эволюционизм», на базе которой возникла социальная антропология, не сводится, как это нередко трактуют, к идее эволюции культуры и к изучению происхождения и развития общественных институтов. Она представляет собой систему деятельности, включающей, помимо эволюционной интерпретации явлений, такие направления, как организация сбора эмпирического материала о культуре «дикарей» посредством специальных регулярно публикуемых вопросников; создание методов анализа, ориентированных на естественно-научный стандарт; акции, направленные на превращение новой науки в практически полезный институт; просвещение общества посредством организации преподавания своего предмета в университетах.
Кризис эволюционизма в начале ХХ в. явился не столько следствием исчерпанности или познавательной слабости идеи эволюции, сколько следствием несовершенства всей парадигмы, проявившегося в новых исторических условиях. Результатом этого кризиса стала замена его иными парадигмами (диффузионизм, функционализм). Эта слабость выражалась в отсутствии связи между теоретическими обобщениями и эмпирическим материалом (теоретики и этнографы-полевики были разными людьми), в чрезмерной абстрактности теоретических обобщений и логическом несовершенстве методов. Все это можно объяснить младенческим возрастом новой науки, но были у кризиса и иные причины, наиболее существенной из которых стали радикальные изменения в социально-политической сфере, вызванные мировой войной и кризисом колониальной системы. На вызовы сложившейся ситуации обещали дать адекватный ответ представители нового поколения антропологов, создавшие новые подходы – диффузионистский и функционалистский.
Одним из следствий и в то же время причиной кризиса эволюционизма стали попытки некоторых представителей этой ориентации (У. Риверс) восполнить ее аналитические слабости посредством включения в исследовательскую программу науки проблем изучения пространственных перемещений элементов культуры. Другие антропологи (Г. Элиот Смит, У. Перри) пошли еще дальше, полностью отказавшись от изучения закономерностей эволюционного процесса и сосредоточившись исключительно на миграциях. В целом диффузионизм в британской социальной антропологии не получил широкого распространения и большого влияния, в отличие от этнологии стран немецкого языка.
Функционализм (структурно-функциональный подход) представлял собой теоретико-методологическое направление, которое преодолело ряд познавательных и организационных слабостей эволюционизма и диффузионизма. Новое направление противопоставило им принципы системности и целостности в подходе к изучаемому предмету, подчеркнутое внимание к эмпирическому материалу (теоретик и полевик соединились в одном лице), которое превратилось в установку обязательного проведения антропологом длительных полевых исследований. Были разработаны специальные методы, направленные на выявление функциональных и структурных качеств общественных явлений, а их эволюционное изучение объявлялось ненаучным. Давно сложившаяся в отечественной науке тенденция сводить функционализм к положениям биопсихологической теории культуры Малиновского является неадекватной, так как эта теория была сформулирована поздно, занимала в сознании научного сообщества антропологов маргинальное положение и не играла почти никакой роли в конкретных исследованиях. Основным в функционализме были выработанный Малиновским стиль полевой работы и созданный им жанр этнографической монографии, ориентирующий на точное и полное описание изучаемой культуры. Именно это до сих пор считается в британской антропологии основным в наследии Малиновского. От А. Рэдклифф-Брауна она унаследовала традицию логически непротиворечивых формализованных методов структурного анализа общественных институтов.
Прикладные исследования, о которых мечтали еще основоположники науки, развернулись в более или менее широких масштабах лишь с рубежа 20 – 30-х годов ХХ в. и в подавляющем большинстве своем были направлены на обеспечение политики «косвенного управления» в британских колониях. Эти исследования показали противоречивость положения ученых в колониальной ситуации: с одной стороны, они были движимы гуманными мотивами сохранения культур зависимых народов, а с другой, – очень быстро убедились в негативных последствиях и колониальных мероприятий, и своих собственных действий. Все это привело в 40 – 60-х годах ХХ в. к моральному и интеллектуальному кризису британской социальной антропологии, который отзывается до сих пор во внутридисциплинарной полемике об общественной роли и моральной ответственности ученых.
Послевоенный период в развитии британской социальной антропологии (40 – 80-е годы ХХ в.) был вначале ознаменован бурным развитием этой дисциплины, так как именно в это время намеченные еще до войны, а вследствие нее приостановленные, государственные и академические программы ее финансирования получили реализацию. В этот период было учреждено много научно-исследовательских центров и новых кафедр социальной антропологии в университетах империи. Но в 60-х годах, с началом процессов деколонизации, начался и спад активности антропологов. Это отразилось и на теоретических разработках, и на полевой работе. Кризисные процессы в этой сфере проявились в виде отказа от неопозитивистских установок на изучение объективных социальных закономерностей и обращения к феноменологическим и герменевтическим подходам исследования символизма культуры. Лидировали в этой переориентации видные представители функционалистов второго поколения – Э. Эванс-Причард, Э. Лич. В деятельности их учеников – В. Тэрнера, М. Дуглас и др. – эта тенденция стала преобладающей в исследованиях, проводимых в 60 – 80-х годах ХХ в.
Конец ХХ в. ознаменовался в британской социальной антропологии новыми веяниями, условно обозначаемыми термином «постмодернизм», сущность которых, применительно к изучаемой дисциплине, может быть сведена к отказу от стандартного идеала научности (объективность, закономерность, экспериментальность, верифицируемость знания) и переосмыслению задач социальной антропологии – они зачастую стали трактоваться как задачи, аналогичные задачам литераторов. У дисциплины стали размываться парадигмальные рамки, что выражается во все большем отходе от традиционного предмета – неевропейских маломасштабных обществ – и в обращении к проблемам, характерным для социологии, истории, литературоведения, лингвистики, философии и пр., а также в экспериментах с создаваемыми текстами. Впрочем, в британской социальной антропологии все это проявляется в гораздо более мягкой форме, чем в американской культурной антропологии, и на фоне никогда не исчезающего скепсиса по отношению к новым веяниям. Здесь всегда громко звучали голоса о необходимости возвращения к старым добрым принципам познания, модифицированным в соответствии с новыми требованиями.
Оглядываясь на исторический путь, который проделала британская социальная антропология, можно отметить, что одним из достижений этой науки, актуальным до сих пор, было органичное сочетание двух, казалось бы, не сопоставимых, познавательных ориентаций – позитивистской и герменевтической, которые в конкретных исследованиях британских антропологов часто выступали в качестве взаимодополняющих. Это соотношение двух гносеологических тенденций – принципов естественно-научного, экспериментального и принципов понимающего, герменевтического познания – само по себе важно для современного гуманитарного познания в целом, а для антропологии оно имеет особое значение. Британская социальная антропология сложилась в качестве особой дисциплины в условиях господства позитивизма с его преклонением перед естественными науками и была ориентирована вначале исключительно на создание концепций, рационально моделирующих объект познания (субъектно-объектное, монологическое знание). Но очень рано именно в этой науке установилась традиция обязательного длительного проживания антрополога непосредственно среди изучаемого народа, и это с неизбежностью порождало ситуацию, в которой «объект» изучения неумолимо превращался в «субъект» – живых людей, для познания которых совершенно необходимо было по-человечески их понять (субъектно-субъектное, диалогическое знание). Драматические коллизии разрешения этого противоречия пронизывают и личные судьбы антропологов, и их науку в целом, определяя во многом ход ее развития на протяжении столетия и содержание трудов ее виднейших представителей. «Социальной физикой» (биологией, химией…) антропология не стала, да, как оказалось, в принципе не может стать – это сейчас широко признанный в науке факт, но стремление к так называемому «стандартному идеалу научности» дало свои положительные результаты. Это выразилось не только в хорошо отработанных методах построения статистических, структурно-функциональных, эволюционных и т. п. моделей культуры, но и в осознании действительных границ применимости точных методов изучения общественных явлений. В итоге современная социальная антропология стала полем встречи большого количества методологических подходов, представляющих широкий спектр воззрений на сущность общества и культуры – от неопозитивистских концепций, усматривающих в ней действие объективных законов, поддающихся экспериментальному изучению, до феноменологических, трактующих ее как средоточие субъективных человеческих смыслов, поддающихся субъективному же пониманию. В этой ситуации в антропологии сложилась особая интеллектуальная культура перекрестного диалога между, казалось бы, несовместимыми точками зрения, диалога, который позволяет в ряде случаев говорить о принципе дополнительности в интерпретации разными школами одних и тех же процессов.
