меня остановить. Всего этого было недостаточно, чтобы меня остановить, потому что… потому что внутри меня всегда билось сердце бабочки. Лететь на огонь — в моей природе, как и сказал Ригель. Я не думала о последствиях своего поступка.
Мало что видя из-за слез, я побежала к ним и стала хватать без разбора все, что могла ухватить: футболки, штаны, запястья и кулаки. Меня отпихивали, от меня отмахивались оба.
— Хватит! Достаточно! Ригель, Лайонел, остановитесь!
Все произошло слишком быстро. Я не успела упереться ногами и отлетела назад. Споткнувшись, я врезалась во что-то, что прогнулось под тяжестью тела. В воздухе завибрировал пронзительный скрип — звук, который остановил время.
Оранжевая сетка, закрывающая пустоты парапета, не выдержала. Я зажмурилась, не в силах понять, что происходит, и попыталась за что-нибудь ухватиться, но рюкзак на плечах тянул меня назад. Я потеряла равновесие.
Словно в замедленной съемке, я увидела Ригеля: вот он поворачивается, волосы бьются на ветру, его глаза наполняются слепым ужасом, который я больше никогда не увижу.
Он, моя единственная опора в мире, ускользал от меня.
В мучительной череде мгновений я увидела, как он бросился ко мне с вытянутыми руками.
И его тень поглотила меня в тот момент, когда я начала падать в пустоту.
Ригель обхватил меня, и воздух, как живое существо, засвистел в ушах. Когда мы в свободном падении летели с головокружительной высоты, когда Ригель оказался ниже меня, прикрывая щитом своих рук, я не испытывала ничего, кроме неверия в смерть.
Его руки прижимали меня к себе так крепко, что наши сердцебиения слились. Прежде чем мы ударились об воду и нас поглотила холодная чернота, прежде чем реальность разбилась на осколки, я почувствовала его губы у своего уха.
Звук его голоса был последним, что я успела услышать. Последним… перед концом.
Среди завывания ветра в мире, трагически угасающем вокруг нас, прежде чем тьма уничтожила нас обоих, я услышала его голос, прошептавший: “Я тебя люблю”.
Глава 32
ЗВЕЗДЫ ОДИНОКИ
— Прощай, — пропела малиновка снегу, любуясь им в последний раз. — Мне было холодно, и ты укрыл меня. И проник в мое сердце.
Многие думают, что смерть — это невыносимая боль, внезапное падение в бесконечную пустоту, роковое событие, превращающее все в ничто.
Люди не знают, как они ошибаются.
Смерть — не то, не другое и не третье. Это умиротворение, полное бесчувствие, отсутствие всяких мыслей.
Я никогда не задумывалась о том, что значит — перестать существовать. Но если я чему-то и научилась, так это тому, что от смерти нельзя уйти просто так, без мзды. Один раз я уже соприкоснулась с ней, когда мне было всего пять лет. Она меня отпустила, но взамен забрала маму и папу.
Я снова была там, на противоположной стороне от жизни. И я не ждала от смерти пощады, потому что я отказывалась платить ей за это такую цену.
Резкий звук — единственное, что я могла уловить. Медленно, из ниоткуда выплыло и кое-что еще: неприятный запах антисептика.
Когда обонятельное ощущение усилилось, я начала чувствовать контуры своего тела. Я лежала. Меня будто чем-то придавило, и я не могла пошевелиться. Но чем именно, непонятно. Потом я почувствовала покалывание в кончике пальца. Попыталась открыть глаза, но веки казались неподъемно тяжелыми. После нескольких попыток мне все же удалось разлепить глаза, чтобы сразу их зажмурить, потому что свет больно резанул по зрачкам.
Сколько-то времени у меня ушло на то, чтобы привыкнуть к освещению и наконец увидеть, что вокруг меня все белого цвета.
Я остановила взгляд на своей забинтованной руке, лежащей поверх белого одеяла. На кончике указательного пальца была прищепка, которая пульсировала в такт моему сердцу.
Запах дезинфицирующего средства стал настолько сильным, что меня затошнило. Я почувствовала слабость и головокружение. Снова попробовала пошевелиться, но тщетно.
Что происходило?
И тут я заметила человека, сидящего в кресле у стены. Я смотрела на него сквозь ресницы и, узнав, не сразу нашла в себе силы разомкнуть губы.
— Норман, — вырвался у меня хриплый шепот.
Норман вздрогнул и вскочил на ноги, расплескав пластиковую чашку с кофе. Он бросился к моей кровати, спотыкаясь о собственные ноги, и уставился на меня с таким волнением, что даже побагровел. В следующий момент он обернулся и прокричал:
— Медсестра! Позовите врача! Она пришла в себя! Она очнулась! Анна! Анна, иди скорее сюда, Ника проснулась!
Послышались торопливые шаги. В одно мгновение в палату — теперь-то мне было понятно, что я лежала не где-нибудь, а на больничной койке — вошла медсестра, а потом на пороге показалась фигура женщины. Она привалилась к дверному косяку и закрыла лицо руками, словно сдерживая плач. Потом Анна открыла свое заплаканное лицо и робко позвала:
— Ника!
Она обошла медсестру и Нормана и, уперев руки в мою койку, наклонилась и пристально посмотрела мне в лицо испуганными, лихорадочно блестящими глазами.
— Слава тебе, господи! Спасибо… — Она дрожащими ладонями обхватила мою голову, и слезы вновь полились по ее раскрасневшемуся лицу.
В этот момент я подумала, что никогда еще не видела, чтобы у моей прекрасной Анны было такое некрасивое, искаженное отчаянием лицо.
— Моя дорогая девочка… — Анна гладила меня по щекам. — С тобой все будет хорошо… — Мэм, доктор уже идет, — деловым тоном сказала медсестра, приподнимая мою подушку, а потом обратилась ко мне: — Ника, ты меня слышишь? Ты меня видишь?
Я медленно кивнула, пока она проверяла капельницу и мои показатели на экране.
— Тише, тише, дорогая, — прошептала Анна, когда я попыталась пошевелить левой рукой. Тут я поняла, что мне больно, к тому же от этого движения у меня ужасно заболело в груди, а еще было как-то неудобно и тесно. Я скосила глаза вниз и увидела, что моя рука забинтована до плеча.
— Нет, Ника, лучше не трогай их, — попросила Анна, когда я попыталась потереть глаза, которые ужасно горели. — У тебя капилляры лопнули, поэтому глаза пока красные. А как твоя грудь? Больно дышать? О, вот и доктор Робертсон!
К кровати подошел высокий седой мужчина с коротко стриженной бородой.
— Она давно пришла в себя?
— Несколько минут назад, — ответила медсестра, — сердцебиение регулярное.
— Давление?
— Норма — систолическое и диастолическое.
Я ничего не понимала. Впрочем, голова у меня сейчас вообще плохо работала.
— Привет, Ника, — сказал мужчина густым ровным голосом. — Меня зовут
