Возможно, лучшей иллюстрацией к личному увлечению Юстиниана богословскими вопросами является его неожиданная попытка в самом конце своей жизни навязать Церкви учение афтартодокетизма. Историк Евагрий пишет об этом эпизоде в трагических тонах: "Юстиниан, уклонившись от прямого пути учения Церкви, впал в терние и пошел по пути, чуждому апостолам и отцам". Никакой политической причины для такого шага Юстиниана не было. Афтартодокетизм был учением, которого придерживались некоторые монофизиты, утверждавшие, что Тело Христа было нетленным (бцибсфпт) еще до Его воскресения и что, следовательно, Его человеческая жизнь на земле радикально отличалась от жизни других людей. Он не мог по-настоящему уставать, страдать и жаждать, говорили афтартодокеты, ибо это характеристики тленности природы: Он лишь особым усилием воли всякий раз соглашался испытать голод, жажду, усталость, боль и т.п. Отсюда и вторая часть этого слова, напоминающая нам о древней гностической ереси, учившей о том, что воплощение и страдания Христа были лишь чем-то кажущимся, нереальным [28]. Севир резко отвергал афтартодокетизм и боролся против него, споря с его автором Юлианом Галикарнасским и египетскими гайанитами. Тем не менее афтартодокетизм не был специфически монофизитским учением, ибо некоторые его последователи, включая самого Юстиниана, были убежденными халкидонцами.
Престарелый император был готов опубликовать эдикт в поддержку афтартодокетизма и даже успел отправить в ссылку патриарха Евтихия, выступившего против этого. В Антиохии патриарх Анастасий собрал собор ста восьмидесяти епископов, также выступавших против действий императора. Однако, похоже, Юстиниан не успел издать эдикт, так как 14 ноября 565 г., в возрасте 82 лет, он скончался.
Такая личная вовлеченность в богословские проблемы – несомненно, в случае афтартодокетизма весьма ошибочная – проясняет общую канву религиозной мысли Юстиниана. Современные историки не слишком его жалуют, отмечая, в частности, "зигзагообразные" свойства его политики. Однако, за исключением афтартодокетизма, эти "зигзаги" касались тактики и методов, а не содержания. Юстиниан никогда и не думал отказываться от Халкидона, но с самого начала своего правления считал, что было бы исторической и богословской ошибкой толковать Халкидон как отказ от св. Кирилла Александрийского. Мы уже неоднократно отмечали, что ни отцы Халкидонского Собора, ни папа Лев и не думали отступать от св. Кирилла. Однако, несмотря на этот "кириллизм" Халкидона, старая христология Феодора Мопсуэстинекого, которая действительно никак не могла быть совместима с кирилловской, продолжала процветать в определенных кругах, и ее приверженцы могли получать некоторое внутреннее удовлетворение, толкуя халкидонское определение в своем смысле. Выше уже отмечалось, что на самом деле Феодор Мопсуэстийский, а не Несторий был настоящим учителем и лидером того, что в V и VI вв. условно называлось "несторианством". Более того, христиане, прошедшие школы Эдессы и Нисибина и после триумфа Кирилла в 431 г. эмигрировавшие в Персию, – те, кого мы называем несторианами, – сами практически не ссылались на имя злосчастного патриарха Константинопольского, но лишь почти исключительно на Феодора.
Если действительно, как считают современные историки, монофизиты-севериане не отходили от кирилловской христологии, разве Юстиниан был неправ, пытаясь отвести от халкидонского православия подозрения в "несторианстве"? И разве не необходимо было, чтобы достичь этого, осудить Феодора точно так же, как осудили монофизиты собственного экстремиста Евтиха, и отвергнуть те писания халкидонских богословов Феодорита и Ивы, которые если и не были "несторианскими", то уж, во всяком случае, "мопсуэстийскими"? Неизбежность этого решения и подтвердилась тем, что приняли такие уважаемые в VI в. фигуры из халкидонского лагеря, как патриарх Ефрем Антиохийский, александриец Нефалий и Леонтий Иерусалимский, которые искренне приняли постановление V Вселенского Собора.
Конечно, гораздо сложнее защищать насильственные методы, использованные Юстинианом, и изворотливость политики Феодоры в вопросах церковных. Но Юстиниан был сыном своего века и ничем в этом не отличался от практически всех своих современников. Винить следует не столько его лично, сколько всю византийскую имперскую идеологию и систему, а также вообще все формы теократических обществ, весьма распространенных на Востоке и на Западе вплоть до начала новой истории.
Тем не менее следует признать, что как гражданская, так и церковная политика Юстиниана в конце концов окончилась провалом. Запад надолго удержать не удалось, а Империя была слишком обескровлена, чтобы противостоять новым опасностям. Но тогда вряд ли кто-то смог бы предвидеть это.
Тактические уступки Феодоры привели к созданию отдельной монофизитской церкви, что сделало восстановление единства куда более сложным делом, а использование военной силы и административных мер превратило лояльную оппозицию в фанатичное движение сопротивления. И дипломатические, и насильственные меры, применявшиеся имперскими властями, нейтрализовали возможный эффект разумного "экуменического" подхода, выраженного на соборе 553 г.
Результаты были трагичными. Монофизиты окопались в формальных границах кирилловской христологической терминологии, наотрез отказываясь признать, что Халкидон, поддерживая целостность отличимой и активной человеческой природы Христа, лишь усилил утверждение св. Кирилла, что "Один из Святой Троицы истинно (т.е. по-человечески) был рожден от Девы Марии и истинно (т.е. по-человечески) страдал на Кресте". Те, кто отвергали Халкидон, на самом деле отвергали ту кафолическую терминологическую гибкость, которая делает Предание церкви живым Преданием, всегда с любовью открытым для обсуждения проблем, которые могут тревожить братьев, также нуждающихся в спасении. Этот "братолюбивый дух", заботящийся о единстве с православным Западом, был выражен как в Халкидоне, так и на V Соборе. Но Собор состоялся слишком поздно, и даже вся добрая воля, выраженная на нем, не смогла предотвратить раскола.
О Юстиниане часто говорят как о последнем римском императоре и первом византийском василевсе. В истории он остался не только как император-богослов, но в первую очередь как законодатель. Его знаменитый Кодекс вместе с дигестами и новеллами, т.е. новыми законами, отразил его мечту о вселенском и христианском римском порядке. Через него римское право стало доступным и Западу, и Востоку, начиная с периода раннего средневековья, и через законодательство Наполеона дошло до сегодняшнего дня.
Трудно переоценить вклад Юстиниана в историю церковных институтов, в дисциплинарное и нравственное законодательство, в византийское и средневековое понимание Церкви и общества. Основное направление законодательства Юстиниана следовало принципам, установленным во время Константина и Феодосия I (см. выше). Но вклад Юстиниана был куда более всеобъемлющ. Несколько разделов Кодекса посвящены в мельчайших подробностях церковной собственности, обязанностям клириков, правам епископов в различных гражданских процессах, монашеской дисциплине и ограничениям в правах, накладываемым на еретиков. 6-я и 123-я новеллы являются полным уставом имперской Церкви, который основывается прежде всего на существующем каноническом праве, разработанном на соборах, но также покрывает области, не затронутые соборными канонами. Наиболее известны правила о запрете женатых епископов и формулировка пентархии. Мы уже говорили о нежизненности и "идеальности" этой теории: например, в нее никак не вписывались Кипр, Юстиниана Прима, восточные христианские церкви и монофизиты; да и Рим никак не мог называться патриархатом Запада. На самом деле, результатом всей деятельности Юстиниана стало фактическое первенство Константинополя на Востоке и резко сократившийся авторитет других древних восточных патриархатов.
Но, наверное, чтобы понять подлинное видение Юстиниана, надо посетить поражающие воображение сохранившиеся места, свидетельствующие о масштабах его строительной программы. Среди самых известных из них – мозаики в Равенне и монастырь Преображения Господня (сейчас более известный под именем св. Екатерины) в Синайской пустыне, построенный Юстинианом на месте, где Бог говорил с Моисеем из неопалимой купины. Монастырь должен был стать форпостом халкидонского христианства в пустыне близ Красного моря, населенной арабскими племенами. Главная базилика монастыря была построена для поминовения Феодоры. И сейчас надписи на внутренней стороне потолочных балок гласят: "Упокоению со святыми блаженной памяти императрицы Феодоры" – и свидетельствуют о трогательной любви императора к своей жене, соратнице и верной спутнице жизни.
Но, конечно, самое главное творение Юстиниана – это "Великая церковь" – собор Св. Софии. Главная базилика имперской столицы, посвященная Христу – Премудрости Божией (1Кор.1:24), была впервые построена Констанцием. Она уничтожена огнем в 404 г. во время волнений, связанных со ссылкой св. Иоанна Златоуста, и заново отстроена Феодосием II, но во время восстания "Ника" в 532 г. опять полностью сгорела. Новый, великолепный храм был воздвигнут за 5 лет (532-537) архитекторами Артемием Тральским и Исидором Милетским и освящен на Рождество 537 г.
