- Я только высказал гипотезу, - легко сдал назад Эберлинг. - Есть и другие возможности. Помнишь, как тогда Кёлер грохнул в Варшаве про покаяние?..
- Ну и что он этим добился? - пожал плечами Фридрих. - Сейчас его уже все забыли. Просто идиот.
История с Хорстом Кёлером была и в самом деле идиотской. Престарелый лидер кёльнских христиан Кёлер когда-то был наиболее реальным кандидатом на лидера объединённой оппозиции. Однако, в разгар польских событий этот умеренный до трусости политик сделал, наконец, ошибку: приехал в Варшаву и выступил по польскому телевидению с пламенной речью о неких "преступлениях хитлеровских войск" по отношению к полякам и призывом к соотечественникам-дойчам "по-христиански покаяться". Речь была и вправду сильная: впоследствии Управлению пришлось потрудиться, разыскивая тех, кто её написал на самом деле. Что касается самого Кёлера, то с ним обошлись просто - подняли кое-какие документы времён войны, из которых следовало, что капрал Кёлер во время польской компании был разжалован в рядовые за "чрезмерную жестокость в обращении с пленными"... Впоследствии Кёлер тихо уехал в Швейцарию, где пристроился около "Евангелического радио". Учитывая католическое вероисповедание самого Кёлера, это было более чем показательно.
- Ну всё-таки. Кто-нибудь может сыграть в ту же игру здесь, - Эберлинг осторожно протёр губы салфеткой. - Референдум для многих - последняя ставка. Если всё пройдёт успешно, это будет последнее крупное политическое событие на много лет вперёд, в котором оппозиция сможет принять хоть какое-то участие. Либералы это знают и идут na vse tiaszkie...
- Во все тяжкие, - автоматически поправил Власов.
Хайнц промолчал, вознаградив себя ещё одни глотком пива.
- Хотя постой. Мы всё время говорим о либералах, - Власову пришла в голову идея, - а почему, собственно?
- Ну... У нас, конечно, есть хитлеровцы разных толков. Но что делать старичку из Национал-Патриотического Фронта в Москве? Понятно, что российское руководство его не примет. И слушать его здесь никто не будет. Вот уж точно.
- Нет, я не о том, - перебил Фридрих. - Что, если предполагаемый политик - член НСДАП?
- М-м-м... Допустим. Кто у нас там есть на левом фланге? Ну, несколько либеральничающих деятелей мы найдём. Тот же Шрёдер, например... ну этот, который хотел стать министром природоохранения... Смешной тип. Его знают полтора человека. Нет, отпадает.
- Есть ещё и правые, - напомнил Власов. - И это значительные люди.
- Есть, - согласился Эберлинг. - Но зачем правым ехать в Москву? Хотя... опять же, давай посчитаем головы. Кто там у них есть? Ну, старички - Ламберт, Шпитцер, фон Фриш. Ещё, может быть, Кирх, хотя вряд ли он решится на открытый демарш... Из молодых - Отто Ламберт-младший и Гюнтер Нетцер, но пока они не в игре. Теперь смотрим по старичкам. Фон Фриш не вылезает из своего поместья и пишет книги про дойчские консервативные ценности. Аудитория у него есть, но она чисто германская. Он никуда никогда не поедет, и уж тем более в Москву. Шпитцер мог бы выкинуть какой-нибудь фортель. Но он уже полгода ждёт назначения в Дойчебанк. Он будет сидеть тихо, по крайней мере сейчас. Остаётся Ламберт.
- Он ведь, кажется, тебе какой-то родственник? - припомнил Фридрих.
- Никакой он мне не родственник, - ответил Хайнц с досадой. - Просто мой дед был другом его отца и семейным врачом Ламбертов. И когда-то спас маленького Клауса от скарлатины... или от дифтерии? уже не помню. Кажется, мать Клауса прожужжала ему все уши, что он обязан деду жизнью, хотя сам дед говорил, что от его искусства уже ничего не зависело, и благодарить следует природу, или, если угодно, милость провидения... - Эберлинг, не терпевший религии, брезгливо поморщился. - Я это все знаю по рассказам, меня, естественно, тогда и на свете не было. Когда я родился, он уже вовсю делал карьеру в Райхсюгенде. Помню, что он захаживал к нам довольно часто, но я тогда еще даже в школу не ходил и его, естественно, не интересовал. После смерти деда эти визиты быстро сошли на нет. Вот и все. Я не виделся с ним лет тридцать и не знаю никаких его нынешних тайн.
На самом деле, это было не совсем все. Досада Хайнца объяснялась просто: когда он получил отказ в авиационном училище, то вспомнил о своем "почти родственнике", который в то время еще ходил в молодых, но весьма перспективных политиках; Клауса Ламберта активно продвигал кое-кто из тогдашних старичков правого толка, из тех, что, по выражению кого-то из партийных публицистов, не откололись вместе с ХНПФ, но прогуливались по самому краю разлома. Старички не любили Дитля, Дитль платил им взаимностью, но открыто трогать не решался - старички были сильно заслуженные, все сплошь ветераны с высокими боевыми наградами и обширными связями в военном министерстве, кое-кто даже с партстажем чуть ли не больше, чем у самого Хитлера. Зато они любили Клауса, ибо он был живым опровержением любимого тезиса "обновленцев" о том, что консерваторы скоро вымрут естественным путем, ибо у них нет талантливой молодежи.
Хайнц подумал тогда, что заступничество кого-нибудь из этих старичков помогло бы ему все же поступить в училище, и обратился с соответствующей просьбой к Ламберту. (Эберлинг не соврал, говоря, что не виделся с тем с детства - разговор происходил по телефону). Клаус, выслушав его, ответил, что был бы счастлив помочь внуку херра Вальтера, но не видит оснований подвергать сомнению компетентность медицинской комиссии; впрочем, он, конечно, посмотрит, что можно будет сделать. Разумеется, никакого продолжения разговор не имел, и, разумеется, Хайнц тогда обиделся - хотя позже признал, что Ламберт был абсолютно прав, и что желание стать летчиком-истребителем, не обладая необходимым здоровьем, есть личный каприз, способный в критических обстоятельствах поставить под удар безопасность Райха. Но вспоминать об этом все равно было неприятно.
- Я лишь рассуждаю логически, - продолжил Эберлинг после крохотной паузы. - Ламберт, пожалуй, подошёл бы лучше всего: фактический лидер правых консерваторов, яркая личность... Но в Москве его не примут. Во всяком случае, официально. Он здесь считается врагом России номер один. Дядюшка Лис его, наверное, держит в личном чёрном списке - где-нибудь в первой пятёрке.
- И с основаниями, - заметил Власов.
Клаус Ламберт и в самом деле был известен своей демонстративной неприязнью к Райхсрауму вообще и к России в особенности. Неприязнь эта была чисто идеологической - в войне Ламберт принять участия не успел, в России никогда не бывал. Более того, он с демонстративным уважением относился к великим славянским культурам, охотно позируя на фоне книжной полки с полным собранием сочинений Достоевского. На таком фоне он предпочитал делать особенно резкие заявления о России как стране-паразите, объедающей Райх и населённой монголоидами. Одно время Власов даже думал, что Ламберт крутит закулисные игры с российскими властями - до такой степени вовремя эти заявления звучали и такой разрушительный эффект имели. Но в Управлении было точно известно, что Ламберт чист: ни в каких, даже самызх поверхностных контактах с российскими политиками он замечен не был. Более того, в одной из своих речей он лично оскорбил господина Мосюка, назвав его "наглым демагогом", "отвратительным лицемером", и даже "достойным потомком красных комиссаров". Обидчивый и мстительный Дядюшка Лис пришёл в такую ярость, что его едва удалось удержать от аналогичных по тону высказываний. Происшествие изрядно испортило и без того непростые российско-германские отношения.
- Гм, гм... - Эберлинг вертел в руках опустевшую кружку, о чём-то интенсивно размышляя. - Мы что-то упускаем, что-то очень простое... - он махнул рукой официанту. - Ещё пива! - распорядился он по-русски. - Нет, погоди, ещё стопку водки. Нет, не водки. Сто грамм хреновухи. Специальной, на апельсиновых корочках. И побыстрее!
Власов посмотрел на друга с изумлением. Количество спиртного, употреблённого и заказанного Хайнцем, уже выходило за все разумные рамки.
- Прости, но, по-моему, ты слишком много пьёшь, - сказал он.
- Ерунда, - отмахнулся Хайнц. - У меня был тяжёлый день, мне нужно немного взбодриться. К тому же эта мерзкая погода... Я мёрзну, как вампир в гробу. Я так до сих пор и не согрелся.
- Спирт - это депрессант, - напомнил Фридрих. - И к тому же алкоголь не согревает. Он просто расширяет сосуды. Если человек, входящий в тёплое помещение с холода, принимает небольшое количество спиртного, это помогает ему быстрее согреться. Но ты здесь сидишь уже достаточно давно. Всё это отговорки. Мне кажется, у тебя образовалась алкогольная зависимость. Если это так, я должен поставить об этом в известность начальство. И я это сделаю, если...
Эберлинг неожиданно расхохотался. Это был неприятный, горький смех. Власову почему-то пришло в голову, что так мог бы смеяться круглый сирота, которому сверстник угрожает чем-нибудь вроде "твоей маме скажу".
