— Я слишком увлеклась, да?
— Слишком было дня три назад, — ответил он с ехидцей, — сейчас это уже дошло до отметки «катастрофически». Чувствую себя бабушкой-наперсницей, единственная задача которой — в любое время суток подавать тебе носовые платки.
— Я тебя использую, да, — грустно сказала я. — Я совершенно отвратительное и эгоистичное чудовище.
Блакориец хмыкнул — это высказывание в разных перепевах повторялось мною регулярно.
— Но… Март, — продолжила я, настороженно всматриваясь в него. — Почему ты это терпишь? Видят боги, я бы на твоем месте послала бы себя куда подальше. Я ведь ничего не даю тебе.
Он усмехнулся.
— Почему же? Даешь. С тобой тепло. И ты отчаянно нуждаешься во мне, Марин. Наверное, больше, чем кто-либо в этом мире. Не знаю, что буду делать, когда ты перерастешь эту необходимость.
— Никогда, — поклялась я. Мартин насмешливо смотрел на меня в темноте взглядом все понимающего тысячелетнего бога — и в этот момент я осознала, почему не смогла полюбить его. Он был настолько неизмеримо лучше и больше меня, что я никогда не смогла бы понять его всего, оценить, встать на один с ним уровень. Потянулась вперед, обняла его, чувствуя под ладонями колючий свитер, и прошептала ему в ухо:
— Прости меня. Ты лучший мужчина в мире.
«Прости, что не стою тебя».
— И ты разбаловал меня — я перестала полагаться только на себя.
— Иногда, — сказал он серьезно, — очень нужно спросить совета у того, кому ты веришь. Но главное — верить себе.
Никто не мог дать мне ответов — и я пошла искать их у того, кто должен знать все.
В храме тускло светились высокие окошки, и я, потоптавшись у двери, толкнула ее и вошла внутрь. Там было тепло, пахло свечным духом, металлом, имбирем и сладким бархатным цветочным ароматом. У стены расположилась статуя Красного Воина, нашего отца — увитая цветами шиповника, отлитая из красноватого металла. В нем совсем не было воинственности, в отличие от канонических скульптур — бог словно присел отдохнуть, скрестив ноги и положив молот на колени, и склонил голову, готовясь выслушать просящего. Цветы и колючие побеги не делали его смешным или мягким — по правде говоря, я всегда побаивалась этого изображения. Слишком живым оно было. Легко воспринимать отстраненно величественные и огромные статуи в больших храмах, а здесь мне все время казалось, что он вот-вот заговорит. И беспокоить его не хотелось.
В детстве, когда мы всей семьей посещали этот храм, мама рассказывала, что окна в здании сделаны по такой хитрой системе — на разной высоте, разного размера, что днем в любое время года статуя окутана солнечным светом. В принципе, в Красном было достаточно жизни, чтобы шиповник цвел и в глухом бункере.
Я пришла просить за Пол… но вопросы, из-за которых я надолго отвернулась от бога, снова всплыли в моей голове, и я дрожащими руками вылила в чашу у его колен масла имбиря и гвоздики — аромат ударил по ноздрям резко, очищая мои мысли, и дернулись вдруг свечные огни. Я нервно отступила назад. Но это всего лишь вышел из подсобки старенький священник — и я, к своему удивлению, поняла, что помню его. Он служил еще при матери.
— Ваше высочество, — сказал он с тихим достоинством, — как хорошо видеть вас здесь. Но не буду вам мешать. Вам нужно поговорить.
И он развернулся, чтобы исчезнуть за дверью.
— Постойте, отец, — попросила я. Старик без удивления вернулся, встал рядом со мной.
— Что делать, если хочешь попросить о помощи, но не веришь, что на твою просьбу откликнутся? — крамольные мысли в святом месте озвучивались с трудом. Мне казалось, что Вечный воин глядит на меня с недовольством и упреком.
— Почему ты так думаешь, дитя? — спросил он почти шепотом. Я вглядывалась в его лицо — было темно, и тени от свечей плясали по нам. С длинной бородой, с тонким лицом и белыми седыми волосами, священник казался очень хрупким. Когда-то он, очевидно, был высоким, но года согнули его дугой, истончили кожу на худых руках, высветлили глаза до прозрачности.
Я молчала, слушая треск горящих свечей. И страшно было высказывать то, что кипело в душе, и очень хотелось выговориться. Священник терпеливо ждал. И я решилась:
— Вы ведь помните мою мать?
Старик кивнул, протянул руку и ласково погладил меня по плечу. И хотя я не выношу прикосновений посторонних людей, мне не было противно. От него тоже пахло шиповником, но не цветами — ягодами, кисловатыми, сухими, ароматными.
— Она была такая яркая, — продолжала я, стараясь не плакать, — так любила жизнь. И нас. И была, я точно знаю, хорошей, сильной правительницей. Почему… почему Вечный воин не спас ее? Как я могу ему верить теперь? Неужели она не была достойной среди других его детей?
Меня слушали — и я снова жаловалась, и слова изливались потоком, оставляя пустоту, освобождая меня от бремени обиды и непонимания.
— Дитя, — сказал священник тихо, но стены подхватили его голос эхом, усилили его. — Боги ведь не всемогущи. Но им ведомо больше, чем нам. Кто знает — может, спасая твою мать, Красный повернул бы полотно событий к катастрофе? Или это привело бы к гибели всей вашей семьи, но позже? Ты смотришь со своей стороны; для тебя это беда, но подумай сама — сколько поколений Рудлогов проходило перед глазами Кузнеца? Все они были достойными и любимыми детьми, однако смерть — не та вещь, с которой можно играть даже богу. Отсроченная однажды, она вернется и соберет жатву с избытком.
— Меня это не успокаивает, — горько сказала я.
Он улыбнулся.
— Потому что ты еще ребенок, дитя. И смотришь сердцем, а не разумом. Это одна потеря, она болезненна, но представь, что ты живешь так долго, что видишь, как один за другим появляются на свет, растут и умирают твои дети. Суть твоя болит за каждого, но ты не можешь им помочь — удержав один камень, спустишь лавину. Мир держится в равновесии, и падающие камни — неотделимая часть этого равновесия.
— Наверное, — произнесла я сдавленным голосом, — мне просто не хватает мудрости и отрешенности это понять.
— Ты понимаешь, — отозвался он, — ты не можешь принять. Твой огонь невелик, но упрям и своеволен: будет и ему работа.
Я внимательно посмотрела на него. С подозрением.
— Вы странные вещи говорите, отец.
Он сухо рассмеялся.
— Опыт, дитя, опыт. Сила просто так не дается, только вместе с ответственностью. Когда-то, — он задумался, — твоему первопредку пришлось долго вдалбливать эту простую истину. А упрямство в вас от него.
От старика пахнуло жаром и каленым металлом, и я в ужасе отшатнулась от него.
— Не бойся, — сказал он уже совсем молодым голосом, и гром заворочался, зарокотал под сводами храма, оглушая меня, — задавай мне свой вопрос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
