с телом расстается, как вспомню. Дюже по тебе убивалась: не увижу, мол, боле залетушку… Все просила старого Мансура на Целину править. А куда ж? Да с телегой… Я вот верхи, по буеракам… Вон выткнулась на чугунку, в Шаблиевку. Так вдоль шпал и добиралась до вас. Казаки скрозь по степу… Не дай господь.
Скрипнул под Мишкой табурет. Покосился на командира, тихо спросил:
— А зараз где ж… Махора сама?
Размотала Пелагея с шеи платок. Взглянув мельком на вошедшего человека в белой лохматой шапке и полушубке, ответила:
— Кажет старый Мансур, навроде их на Манычу в хуторе Хирном кадеты застали. Махора в кату хе у кого-то сховалась, а он той же ночью утик охлюпка… Бедарку даже кинул свою. А вчерась, как убечь мне, Володька шепнул… Навроде Захарка посылал своих калмыков в Платовку, до сватов. Батя Макей их туда направили. Мы с ним уговорились загодя: ежели, мол, станут добиваться про Махору, то он укажет им на Платовку… А Мансура я упредила, не вез бы ее туда.
Борис поднял глаза: Гришка Маслак. Мнет какую-то бумажку.
— Чего там?
— Опять тебе…
— Суешь! Не знаешь, куда девать?
— Та в ей… про жинку твою. Вправду сестра каже… В Хирном, моем хуторе, ее ухватили. Коль не отзовешься и зараз, пытать бабу начнут…
Резким движением Борис потянулся через стол, вырвал записку.
— Эту куда подметнули, а?!
Гришка хлопал по карманам полушубка, нагловато усмехался.
— В кожухе нашел… С утра вроде не было. А днем скидал его в балке на рубке. Ткнул кто-то… Там ворох одежи. Теплынь, одевше рубать не сподручно…
Несмело взял Мишка из рук командира бумажный комочек.
— Какая-сь гадюка затесалась в отряд. Имеет доступ и до конюшни нашей, и на рубку…
Борис, хмурясь, глянул на Маслака.
— Ты-то чего скажешь?
— Тебе кадеты чины сулять, Думенко… Ты и маракуй.
— Наизнанку иной раз бывают мозги у тебе… Ей-богу, Гришка, — с обидой произнес Борис.
Понурившись, долго сворачивал Маслак цигарку из командирского кисета; понимал, ударил лежачего.
— Спробуй вызволить.
— Как?
— Командуй сигналисту. До свету пронижем всю округу до самой Багаевской.
Борис, сняв ремень, отпустил крючки на шинели. Едва приметная усмешка оживила побледневшее лицо.
— Хитришь, Маслак. Думки твои совсем другие.
— Ну, хитрю! Всему отряду срываться — никчемное дело. Та и ловушка может быть. До трех полков в тех хуторах… А егорлычане? Мечетинцы? Сорвись… До свету будут не только в Целине, но и на Манычу, у Казенного моста.
— Что предлагаешь?
— Какие там предложения… Коль поперек не скажешь, спытаю я за ночь побывать у Хирном. А доверишь — заместо тебя явлюсь на свиданку с сотником Филатом по той писульке. Поповский курень добре знаю, а краше — сад его…
Разошлись у Бориса складки на переносице.
2
В последние дни мая белоказачьи дружины станиц Егорлыкской, Меркуловской, Мечетинской, Кагальниц-кой и Багаевской всей тяжестью навалились на каза-чинский отряд. Первыми попали под удар конные заслоны по степным хуторам и зимникам. Отстреливаясь, они отходили от станции Целина на речку Малый Егор-лык…
Пушечный гул сорвал Бориса с топчана на рассвете. Пока обувался, Ефремка Попов докладывал:
— Из Егорлыка движется крупная масса конницы. Сот семь, восемь… Весь гарнизон. Орудия садют западнее, дугой обложили…
— Гришке Колпаку доставил предписание? — перебил Борис, затягивая ремень.
— В полночь от него. Митинговал. Высказывались… не отступать за Маныч…
С крылечка Борис вскочил в седло храпящей Панорамы. Версты три — в имении Супруна стояла пехота — покрыл одним махом. В панский двор ворвался бурей. Гришка — возле, конюшни, < распояской, без папахи, шашка и кобура, скрученные ремнями, в руках. Свесившись, обдал варом бешеных глаз:
— Митинговать?! Развалю до пупка… Слышишь?! Григорий, меняясь в лице, расстегнул кобуру.
— Я велю запереть ворота… Арестую тебя.
Побелевшие в суставах пальцы Бориса замедленно отпускали витую колодочку шашки.
— Зараз же все хозяйство — на колеса! Отходить за речку. Там встанете в боевом порядке, окопаетесь… Займешь мостик через ерик… — сбавил он голос. — Беженцев с бричками и скотом пропускать в первую очередь. За панику отвечаешь головой…
Прибив ребром ладони папаху, крутнул кобылицу.
— Донесения пересылай на зимник пана Кутейни-кова.
Восход солнца Борис встретил на бугре. Выпустил из рук бинокль — видать и без него. На горящем крае неба казачьи сотни, сомкнутые плотным строем, гляделись темным тыном. В лощине, к железнодорожному полотну, — пластуны.
После Прощального егорлычане выставились в степи впервые. Осмелели; не шелохнутся. Вот-вот на сизом увале, затянутом струящимся маревом, выткнутся пики и папахи головной колонны дальних станиц — мерку-ловцы, мечетинцы, кагальничане.
