От дозорных знал: они уже свернули с большака в широкую балку, идут обхватом во фланг.
Эх, часа бы три! Можно рискнуть… Стоят удобно давнишние знакомцы. Кинуть бы неприметно по-за бугром конников на пластунов, разворочать душу страхом. Пожалел, нет Маслака; тот разогнал бы по степи казачьи брички.
Все подвластное глазу мало беспокоило Бориса. Тревожило то, что делается у него за спиной, в имении Супруна. Выполнит ли Григорий его приказание? Оттуда прискакал пока один гонец. Выступили казаки из Про-цикова, Веселого и Казачьего. Давят на имение. Добре. Это опохмелит Гришку — отведет пехоту за речку. При дружном нажиме кадеты уже к вечеру могут быть у Казенного моста. Сдержит ли Шевкопляс слово: выведет конницу на этот бок Маныча? От тревожных мыслей оторвал его Мишка.
— Дозорный!
Взялся за бинокль. Густой коркой обрастал дальний гребень, будто тень нашла. Не успел вглядеться — оборвался топот. Брат, Ларион. Едва держится в седле.
— Гришка увел роту за речку…
Этого сообщения и ждал Борис. Взмахом клинка свернул конников в походную колонну.
3
По балке тянуло промозглой сыростью. Прислушиваясь к лаю собак, Борис натягивал на затылок ворот френча — жалел, бросил шинель в бричке. С нетерпением поглядывал на полный месяц. Обрывки туч, неспешно уходившие к Дону, в черноту, дотрагивались рваными краями до горячего диска. Хотелось потянуться к нему, согреть озябшие руки.
Ординарец хитрее: таскает в тороках ватник. Свернулся ежиком; уютно посапывает в теплой пазухе. Так и уснет. Толкнул.
Вскинул Мишка голову; поправляя кубанку, таращил глаза.
— Казаки учуют храп…
По лаю догадался, в каком месте хутора топчутся караульные. Ждал, угомонятся собаки. Как божий день ясно, у ветряка секрет. Не дураки — выставят дозор. С мелодичным звоном откинулись крышки часов. «Двенадцать… Пора». Указал на ветряк.
— Катись.
Мишка, шурша бурьяном, пропал в теклине. На дне балки, в тернике, поджидал Ларион с отрядниками.
— Бери троих, — сказал ему в самое ухо. — Ползком по балке… У ветряка должен быть секрет. Да без выстрела…
Подождал, покуда охотники не скрылись в тернах, распорядился:
— Передать лошадей коноводам. Остатним за мной. Карабкаясь наверх, пугнул:
— Эй, там… в душу!.. Зеркальце переложи в другой карман. Звякаешь.
Отрядники разлеглись подковой. Приподнявшись на локоть, Борис вглядывался в белые от света глазастые лица. Теплом разошлось по всему телу: ни страха, ни мальчишеского лихачества. Суровые складки сомкнутых ртов, сведенные к переносице брови. Нет, это уже не одуревшая от набата, человечьей крови детвора на хуторе Веселом — бойцы. Не пропали даром уроки ни под Прощальным, ни в частых разъездах по ночам среди казачьих станиц; изнуряющая рубка лозняка по балкам Целины укрепила руку.
Мишка, тыча плетью, сдавленно крикнул:
— Вон! Ведут!..
Борис не пошевелился. Для него уж вошло в привычку следить за собой не только в бою, но и в обиходе. И сейчас ловил на себе взгляды. Знал, на него глядит пылко особенно эта детвора. После первых же боев от их восхищенных взоров не было проходу. Взоры те льстили самолюбию, заставляли помнить, кто он…
Подвели казаков — бородатого, без шапки, в кожушке и долговязого парня в краснооколой фуражке.
— Сны десятые доглядали, — усмехнулся Ларион, стаскивая с плеча захваченные винтовки. — Силком добудились… — Сделал пару глубоких затяжек.
Старого казака Борис велел отправить в балку на досмотр коноводам, молодого заставил присесть.
— Откуда сам?
— Я-то?
— Кто ж еще…
— Недалече тут, за бугром. Из Казачьего.
Борис выпрямился, стряхивая локоть.
— А не брешешь?
— Господь разрази! — Пленник утер нос рукавом ватника. — А на-кось брехать? Тамошний.
— А чьих будешь? По прозвищу?
— Дак Мартыновых я… Кличут Егорием. А батька по-улишному Хорек.
Ворохнулось было сомнение, но парень сам его и вспугнул: нет в хуторе среди казаков Мартыновых таких прозвищ. Мишка, приметив усмешку командира, спросил, не пряча в голосе издевку:
— Коль с Казачьего ты, парнище… должен знать и Думенко. Али не чул?
За обиду почел казак.
— Не чу-ул… В суседях с ним, через леваду.
Казачинцы, зажимая рты, давились смехом. Парень воровато забегал глазами; столкнулся с насупленным взглядом раздетого, без шинели, сник. Шмыгая носом, сознался:
— Брешу я… В Процикове курень батин. А с Казачьего мы нонче. Полк там наш организовался. К свету должен подойти в этот хутор. А нас навроде в секрет кинули доглядеть, какой дорогой Думенко из Целины протопает…
— Другой разговор, — Борис, осадив ординарца, осмелившегося встрять, спросил: — Много вас в хуторе?
— До дьявола, — ответил он поспешно; засокрушал-ся, облапывая карманы штанов и ватника: — Эка, кисет возля ветряка посеял… Мамуня родёмая, теперь Санька, зазноба моя, до смерти загрызет. Она ить вышивала…
