— В ближайшем же доме, — сказал себе Гарри и представил себе большую кружку с дымящимся кофе. Видимо, не просто кофе, а с коньяком (хотя никто, кроме Гиллкудди никогда раньше даже не собирался поить его кофе с коньяком).
Дождь несколько утих. Утих чуть и вой ветра.
— А, может, я просто начал глохнуть, — сказал вслух Гарри. — НАЧАЛ ГЛОХНУТЬ! Ладно, а может и не начал. — Беспечный от природы, Гарри быстро находил светлую сторону, просвет в самой мрачной ситуации. — И то хорошо, что на сегодня День Хлама отменяется, — сказал он себе.
Он выпростал ноги из кожаной почтовой сумки (всю долгую ночь благодаря этой хитрости ноги остались почти сухими). Одел ботинки. Посмотрел на груду почтовых отправлений. Чтобы что-либо рассмотреть света было мало.
— Лишь самое важное, — сказал себе Гарри. — Книги можно оставить. — Сомнения вызывали, пожалуй, лишь «Известия конгресса», адресованные сенатору Джеллисону, а также журналы. Гарри решил взять их со собой. Он набил свою сумку всяческой почтой, оставил лишь самые объемистые пакеты. Встав, с усилием открыл дверь машины — словно открыл люк, и протолкнул почтовую сумку. Дверь находилась сейчас не сбоку, а вверху. Затем Гарри вскарабкался вслед за сумкой сам. Дождь все еще лил, и Гарри прикрыл сверху сумку куском пластиковой пленки.
Грузовичок тяжело покачнулся.
Грязь взметнулась вдоль обращенного вверх борта грузовичка и остановилась вровень с колесами. Гарри перекинул сумку через плечо и пошел вверх по склону. Тут же почувствовал как земля дрогнула под подошвами и сменил шаг на бег.
За его спиной под тяжестью грузовичка и сползающей массы грязи согнулись деревья. Корни вывернулись из земли, и грузовичок покатился, набирая скорость.
Гарри покачал головой. Вероятно, это его последняя развозка почты. Волку потеря машины придется не по нраву. Он начал взбираться по склону. Идти было трудно. Он шел и оглядывался. Ему нужен хоть какой-нибудь посох. Он увидел торчащее из грязи молодое деревце — гибкий ствол длиной футов в пять. Деревце было с корнями вырвано оползнем.
Когда Гарри выбрался на дорогу, идти было легче. Теперь он спускался вниз по склону. Путь предстоял кружной и неблизкий: к дому Адамсов. Тяжелая грязь отваливалась с ботинок, ногам полегчало. Дождь лил по-прежнему. Гарри все глядел вверх на склон: он боялся новых оползней.
— У меня в прическе фунтов пять воды, — проворчал он. — Зато не холодно. — Сумка была тяжелой. Будь у нее добавочный ремень, тот, что крепится к поясу, нести ее было б легче.
И вдруг Гарри запел:
От нечего делать пошел я гулять.Пошел погулять на лужокМечтая о долларе, так его матьЧтобы отдать должок.В моих волосах застряла золаА глотка суха как наждакЯ начал молиться, и в небо теклаМолитва, ну мать ее так…
Он одолел наконец скользкий склон и увидел рухнувшую вышку электропередач. Провода высокого напряжения лежали поперек дороги. Стальная башня была повержена молнией. Возможно, молнии били в нее несколько раз, верхушка вышки была перекручена.
Сколько времени прошло после падения вышки? И почему работники «Эдисона» еще не устранили аварию? Гарри пожал плечами. Потом он увидел, что столбы телефонной связи тоже повалены. Значит, когда Гарри доберется до чьего-нибудь дома, никуда позвонить он не сможет.
Возле пруда расположен был луг,Мать его так пополам,И тут я увидел сокола вдруг,Шедшего по волнам.— Ужасное чудо! — я громко вскричал.Как ты в воде не намок?!Хоть сокол мне, мать его, не отвечал,Я спел ему пару строк —Из древнего псалма (Его я училВ те дни, когда был щенком.)А сокол, ах мать его, в небо взмылИ обдал меня говном.И я на колени тогда упал,В небеса не смея смотреть.И тихо, мать его так, прошептал:«Свою я приветствую смерть».Смерть это то, что и надобно мне,Сто раз заслужил ее я.А сокол, ну мать его, вспыхнул в огнеИ снова обгадил меня.
А вот и ворота фермы Миллеров. Никого не было видно. И не видно никаких свежих следов от шин на подъездной аллее. Гарри подумал, а не уехали ли куда-нибудь обитатели фермы прошлой ночью? Сегодня они наверняка никуда не уезжали. Утопая в глубокой грязи, Гарри пошел по длинной подъездной дороге к дому. По телефону от Миллеров не позвонить, но, может быть, они угостят его чашкой кофе. Может быть, даже отвезут его в город.
Горящая птица в небе плылаКак солнце. Как блик на волне.Мать ее трижды. Вот это дела…И хотелось зажмуриться мне.Крепко зажмуриться, так вашу мать,Только ведь я опоздал:Много ли проку глаза закрывать,Коль он всю башку обосрал?К священнику, мать его, кинулся я,Пожаловаться на это.Священник стрельнул, подлец у меняПоследнюю сигарету.О чуде священнику я рассказал, —(Священник лежал среди роз.)Дерьмо в своих волосах показал —И ублюдок зажал свой нос.Пришлось к епископу мне бежатьПоведать, что было со мной.Сказал епископ, мать его так:«Ступай-ка, дружок, домой.А дома сразу в постель ложись,Мать твою так и так,Проспись, мать твои, протрезвись,И голову вымой, дурак!»
Никто не отозвался, когда Гарри постучал в дверь дома Миллеров. Дверь была чуть приоткрыта. Гарри громко позвал, и по-прежнему ему никто не ответил. Он уловил запах кофе.
Он в нерешительности постоял мгновение, затем вытащил из сумки пару писем и экземпляр «Эллери Квинс Мистери мэгэзин» и держа их словно верительные грамоты, открыв дверь вошел в дом. Он пел — еще громче, чем раньше:
Проспавшись, помчался к приятелю я,Ах мать его три-четыре!(Он был преклонных годов свиньяПо имени Джон О'Лири).Плача в свинарник к нему я влетелИ прильнул к его пятачку.Джон, так его мать, на свой окорок селИ поднял свою башку.А супруге Джона под пятьдесят,Эй, мать вашу, слышите вы?Она родила на днях поросят —И все как один мертвы!Я терся щекой об его пятачок,Рыдая, мать в перемать.И вот улыбнулся, очухался ДжонИ что-то стал понимать.Но его голова со стуком глухимНапрочь слетела с плеч.Супруга Джона ударом однимСумела ее отсечь.Потом она отшвырнула тесак,Не замечая меня.«Господи», — крикнула (мать ее так!)«Дождалась я этого дня!»
Гарри оставил почту на столе в гостиной, там где всегда оставлял ее в День Хлама. Потом направился в кухню, на запах кофе. Он продолжал громко петь: чтобы не приняли за грабителя. А то ведь могут встретить и выстрелом из ружья.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
