гостиной.
Дэвид, проклиная в душе своих родственников, проворчал, что хочет посмотреть что-то в «Британике»[1098]. «В библиотеке, — подумал он, — по крайней мере, будет спокойнее».
Генриетта, подойдя к стеклянной двери и открыв ее, вышла в сад. После минутного колебания Эдвард последовал за ней. Когда он подошел, она стояла, глядя на небо.
— Не так тепло, как вчера, не правда ли? — сказала она.
— Да, заметно холоднее, — вежливо отозвался Эдвард.
Генриетта стояла, глядя на дом. Окинула взглядом окна, потом повернулась в сторону парка. Эдвард понятия не имел о том, что у нее на уме.
— Давай лучше вернемся. Холодно. — Он двинулся к дому.
Генриетта покачала головой.
— Хочу немного пройтись. К бассейну…
— Я пойду с тобой… — Он сделал шаг в ее сторону.
— Нет, спасибо, Эдвард. — Слова звучали резко, словно рассекали холодный воздух. — Я хочу побыть одна с моим мертвым…
— Генриетта, милая… Я ничего не говорил, но ты знаешь, как я сожалею…
— Сожалеешь? Ты сожалеешь, что умер Джон Кристоу? — Тон был все таким же неприятно резким.
— Я хотел сказать, что мне жаль тебя, Генриетта. Я понимаю, это должно быть… большим потрясением.
— Потрясением? О, я очень вынослива, Эдвард! Я могу выдержать потрясение. А для тебя это тоже было потрясением? Что ты чувствовал, когда увидел его лежащим там, у бассейна? Полагаю, ты был доволен. Тебе не нравился Джон Кристоу.
— Он и я… У нас не очень много общего, — тихо сказал Эдвард.
— Как деликатно ты выражаешься! Как сдержанно! Однако, по правде говоря, у вас было нечто общее. Вы оба любили меня, не правда ли? Только это не объединяло вас… как раз наоборот.
Луна полностью вышла из-за облака, и Эдвард поразился, увидев лицо Генриетты. Он всегда представлял себе Генриетту в отражении Эйнсвика. Для него она навсегда осталась смеющейся девушкой с глазами, полными радостного ожидания. Женщина, которую он видел теперь перед собой, казалась незнакомой. Глаза ее сверкали, но были холодны и смотрели на него враждебно.
— Генриетта, милая, — сказал он серьезно, — поверь, я сочувствую тебе… в твоем горе, твоей потере.
— Горе?
Вопрос удивил его. Казалось, она спрашивала не его, а самое себя.
— Так быстро… это может случиться так быстро, — проговорила она тихо. — Сейчас жив, дышит, а через мгновение — мертв, его не стало, пустота!.. О, пустота! А мы едим крем-брюле и считаем себя живыми, в то время как Джон, который был самым живым среди нас, — мертв! Ты вслушайся в это слово: мертв… мертв… мертв. И вот оно уже не имеет смысла… никакого смысла. Просто странное коротенькое слово, похожее по звуку на треск сломанной ветки. Мертв… мертв… мертв… Как тамтам[1099], звучащий в джунглях, верно? Мертв… мертв… мертв…
— Прекрати! Ради всего святого, прекрати!
Она с удивлением посмотрела на него.
— Ты не ожидал, что я буду так вести себя? Ты думал, я буду сидеть и тихо лить слезы в хорошенький носовой платочек, а ты будешь успокаивать меня, держа за руку? Конечно, это большое потрясение, но со временем я успокоюсь, а ты прекрасно утешишь меня. Ты в самом деле хороший. Ты очень хороший, Эдвард, но такой… совсем другой.
Эдвард отшатнулся. Лицо его напряглось.
— Да, я всегда это знал, — сказал он сухо.
Генриетта с ожесточением продолжала:
— Как ты думаешь, каково мне было сидеть весь вечер, зная, что Джон мертв и никому до этого нет дела, кроме меня и Герды! Ты — доволен, Дэвид — смущен, Мидж — взволнована, Люси — деликатно радуется тому, что ожили страницы «Ньюс оф де уорлд»!.. Разве ты не видишь всей чудовищности этого фантастического кошмара?
Эдвард ничего не ответил. Он отступил назад, в тень.
— Сегодня, — сказала Генриетта, глядя на него, — никто не кажется мне настоящим, никто… кроме Джона!
— Да, знаю. Я не очень настоящий, — тихо сказал Эдвард.
— Какая же я дрянь, Эдвард! Но я не могу иначе, не могу согласиться с тем, что Джон, в котором было столько жизни, — мертв!
— А я, наполовину мертвый, — живу…
— Этого я не имела в виду, Эдвард!
— Думаю, ты имела в виду именно это, и, очевидно, ты права.
— Это не горе… — продолжала она задумчиво, возвращаясь к прежней мысли. — Может быть, я не могу почувствовать горя. Может, никогда не смогу… И все же… мне хотелось бы горевать по Джону…
Ее слова казались невероятными. Однако Эдвард удивился еще больше, когда Генриетта вдруг сказала почти деловым тоном:
— Я должна идти к бассейну, — и скрылась за деревьями.
С трудом переставляя негнущиеся ноги, Эдвард вошел в дом.
Мидж видела, как Эдвард шагнул в гостиную. Ничего не видящий взгляд; в сером, словно иззябшем лице — ни кровинки. Он не заметил ее короткого восклицания, которое она сразу же подавила. Почти машинально он прошел по комнате, опустился на стул и, чувствуя, что от него чего-то ждут, сказал:
— Холодно.
— Вам холодно, Эдвард? Может быть, мы… может быть, я зажгу камин?
— Что?
Мидж взяла коробок спичек с камина, опустилась на колени и разожгла огонь. Осторожно, искоса она посмотрела на Эдварда. Он был, казалось, совершенно ко всему безразличен.
— Огонь — это очень хорошо, — наконец произнес Эдвард. — Он согревает…
«Надо же, совсем застыл, — подумала Мидж. — Но сейчас ведь не так холодно… Это Генриетта. Что она ему сказала?»
— Эдвард, пододвиньте стул ближе к огню.
— Что?
— Ваш стул, Эдвард, ближе к огню, — сказала она громко и медленно, словно говорила с глухим.
Неожиданно, настолько неожиданно (у Мидж сразу камень свалился с души), Эдвард, прежний Эдвард был опять с ней и нежно ей улыбнулся.
— Вы что-то сказали, Мидж? Извините! Я задумался.
— О, ничего особенного. Просто зажгла камин.
Трещали поленья, ярким и чистым пламенем горели еловые шишки. Эдвард смотрел на них.
— Какой приятный огонь!
Он протянул к пламени длинные тонкие руки, чувствуя, как напряжение покидает его.
— В Эйнсвике у нас всегда были еловые шишки, — сказала Мидж.
— И теперь тоже. Каждый день корзинка с еловыми шишками ставится у каминной решетки.
Эдвард в Эйнсвике… Мидж прикрыла глаза, представляя себе эту картину. Эдвард, скорее всего, в библиотеке, в западной части дома. Высокая магнолия почти закрывает одно окно, в полдень наполняя всю комнату золотисто-зеленым светом. Из другого окна видна лужайка, где, как страж, поднимается высокая сосна, а немного вправо от нее — большой медный бук.
О, Эйнсвик… Эйнсвик!
Мидж явственно ощутила аромат магнолии, на которой даже в сентябре остается несколько крупных белых восковых цветков, издающих сладковатый запах… И запах сосновых шишек, горящих в камине… И специфический, чуть
