волной предвкушения разбегаются мурашки.
Она потянулась к Бьярки, обвивая его шею, и боярин ухватился за скомканную у девушки на поясе ткань, стаскивая её вниз по бёдрам. Гнеда помогла ему, выкручиваясь из сорочки, как змея из выползка.
Бьярки навис над девушкой, упершись ладонями о постель, и короткие пряди упали ему на лоб, почти закрывая лихорадочно блестящие глаза. Боярин медленно — слишком, мучительно медленно — опустился, всё ещё держа свой вес на руках, позволяя их телам соприкоснуться, и Гнеда почувствовала, как, будто сухой трут, её кожа вспыхнула, отвечая на близость Бьярки.
Он целовал её шею, грудь, губы, и девушка не успевала различать вспышки цвета — яркого, алого, рыжего и солнечно-жёлтого, словно волшебные цветы, распускающиеся перед глазами. Ладони Бьярки скользили, повторяя каждый изгиб, каждую пядь, лаская, гладя, исследуя такие закоулки, где Гнеда даже в самых смелых мыслях не могла представить чужой руки. Бьярки не ведал пределов, но каждое движение было наполнено нежностью и почтением, словно её тело являлось долгожданной и наконец обретённой святыней.
Бьярки, гибкий, до предела напряжённый, был совсем таким же, как в первый день — поджарый хищный зверь, и в его глазах почти не осталось человеческого. Не в силах противостоять чему-то несоизмеримо более сильному, чем её воля, Гнеда раскрылась, принимая его, и Бьярки, наконец, обрывая опутывающие его постромки разума, подался вперёд.
Всё существо Гнеды, её душа и каждая частичка, способная чувствовать, оказались в одном месте, где сошлись два противоположных мира, где она соединилась и стала целым с другим человеком.
И вдруг… Боль. Резкая и так не соответствующая красоте этого мига.
Прикрытые в упоении глаза Гнеды широко распахнулись, сталкиваясь с синими как грозовое небо очами Бьярки. Он, только что ласкавший и боготворивший, теперь причинял Гнеде боль, что-то неисправимо ломая и изменяя в ней.
Гнеда попыталась сделать судорожный вдох, но Бьярки опять качнулся, вызывая новую волну страдания, и вдруг слуха девушки достиг его гортанный, утробный стон. Она никогда не слышала ничего приятнее и откровеннее этого первобытного, чистого, замешанного на боли сладострастия.
Гнеда упёрлась в Бьярки руками, краем сознания замечая, как по вискам, одна за другой, проскользнули две быстрые слезы. Юноша замер, и Гнеда догадалась, каких усилий ему стоит задержка. Его расширившиеся, сумасшедшие глаза смотрели пусто и неистово. Он всё ещё был внутри неё, и сквозь боль и обиду обманутых ожиданий Гнеда ощутила подспудное желание, чтобы Бьярки не обращал внимания на её немое сопротивление и продолжал. Что-то в ней, глубоко и виновато, надеялось на его чёрствость, чтобы иметь возможность упиться собственной мукой.
Но Бьярки застыл, и саднящее жжение притупилось.
Его глаза были по-прежнему пьяными, но губы прошептали:
— Тебе больно?
Гнеда почувствовала, что ком, застрявший в груди, мешает дышать.
Слова Бьярки, озвучившие чувства Гнеды, казавшиеся ей настолько неважными для него в такой миг, тревога в его надтреснутом голосе заставили сердце девушки сжаться от жалости к самой себе и одновременно от переполняющей душу нежности к нему.
Бьярки понял, что то, что дарило ему удовольствие, приносило ей боль. Понял, даже находясь на вершине блаженства. Понял и остановился.
И Гнеда, глядя в его глаза, до краёв полные сострадания и похоти, ощутила прилив вожделения.
Она желала его, несмотря ни на что.
Она желала Бьярки ещё сильнее, потому что ей стоило лишь попросить, и он бы больше не прикоснулся к ней.
Вместо ответа девушка потянулась к Бьярки, чтобы поцеловать, одновременно заставляя его проникать глубже, и с облегчением осознала, что передышка, которую он ей дал, позволила телу немного приспособиться. Юноша закусил губу и попробовал отстраниться, но Гнеда крепко сжала его бёдрами, притягивая за шею руками.
— Нет, нет, нет, — умоляюще прошептала она в его уста. — Будь со мной! Будь со мной, Бьярки!
Гнеда видела, как юноша разрывается между виной и наслаждением, как пелена страсти на его глазах истончается, уступая место боязни ранить её, и повинуясь наитию, девушка легонько толкнулась к нему.
Брови Бьярки болезненно взмыли, и он со стоном прикрыл веки.
— Мне хорошо, — на выдохе проговорила Гнеда, и это было правдой.
То, что происходило с ними, было чем-то большим, нежели телесное соединение. Они были освобождены не только от одежды, но и от всего наносного. Две обнажённые души, два сердца, стучавшие в полном созвучии так, что боль одного была болью другого. Наслаждение тоже было единым.
Гнеда купалась в незримом, но ярко и полно ощущавшемся свете, в мощном искрящемся потоке, названия которому она не ведала. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы Бьярки был счастлив, и, если требовалось, она была готова отдать для этого всю себя.
Её тело вновь расслабилось, и Бьярки после некоторого промедления сделал осторожное движение вперёд, не отрывая взгляда от лица Гнеды, боясь пропустить хоть малейший знак, сосредоточенно прислушиваясь к ней. По его напряжённой, жилистой шее вниз к груди скатилась капля пота.
Но резкой боли больше не было. Ей на смену пришло ноющее свербение, за которым Гнеда уже различала отголоски возможного — нет, она уже знала наверняка, — будущего удовольствия. Бьярки тоже уловил перемену в её теле. Стараясь оставаться бережным и нежным, он мерно качался над ней, и постепенно робкие прикосновения становились всё более смелыми. Его очи вновь затягивались тёмной поволокой, и Бьярки стал подаваться чаще и сильнее. Гнеда видела, что ему всё труднее владеть собой, и не хотела, чтобы он сдерживался. Приближался важный, высший миг.
Бьярки ловил поощрение в глазах Гнеды, в её касаниях и ласках. Его движения делались всё резче, горячее рваное дыхание опаляло лицо. Надвигалось мощное и неотвратимое. И вдруг внутри Бьярки что-то задрожало, словно раскручивалась огромная, сдавливаемая годами пружина. Он выгнулся, и ночную тишину прорезал его крик, высокий, звонкий, ликующий. Пламя, которое они вместе высекали, наконец, родилось, и Гнеда ощутила, как огонь, обуявший юношу, перетекает в неё, охватывает тело и заставляет содрогаться вместе с ним.
Бьярки всё ещё потряхивало, когда он в изнеможении опустился на Гнеду, уткнувшись лицом ей в шею. Он лежал, навалившись на неё всем весом, мокрый и горячий, пахнущий потом, сеном и чем-то резким и незнакомым, и его тяжесть, этот животный, влекущий запах, усталая беспомощность наполняли Гнеду необъятным счастьем.
Юноша обессиленно поцеловал Гнеду и осторожно перекатился набок, привлекая её к себе. Не выпуская девушку из объятий, Бьярки дотянулся до одеяла и накрыл их обоих. Гнеда чувствовала лопатками, как судорожно ходила его грудь, пока он старался успокоить дыхание, зарываясь
