«Древними» и «Новыми», нет попеременного увлечения то авангардом, то арьергардом: именно это подразумевает формулировка «я нахожусь в арьергарде авангарда»: позицию модерна, который оказывается не местом и не идеологией, а убежденностью в способности литературы оказывать воздействие на мир. То, что эта сверхстрогая позиция, которая определяет политику его критики, не обходится ни без внутренних терзаний, ни без внешних конфликтов, вполне объяснимо.
Дружба
Барта и Соллерса объединяет упорная и безусловная преданность литературе: в 1960–1970 годах Соллерс выражает ее через иной, намного более радикальный словарь, целиком поставленный под знак революции языка, освободительной силы текстов и безумия. В их общем «пантеоне» в этот момент только один общий персонаж – Сад, да и тот по разным причинам. Но у них общая тяга к утверждению, похожий ум, способный к абстракции и синтезу, с одной стороны, и к чувственности и чувствительности – с другой. Их темпераменты a priori совершенно противоположны. Один – скрытный гомосексуалист, робкий интеллектуал, одиночка без суперэго. Другой – яркий гетеросексуал, главарь «банды», «убийца отцов». Хотя Соллерс на целых двадцать лет моложе Барта (он родился в 1936 году), их отношения – не отношения отца и сына. Поколенческий вопрос не имеет значения, и Барт не пытается играть роль отца – в противном случае Соллерс, скорее всего, восстал бы против него. Если сравнивать с приведенными ранее параллелями, получается иная конфигурация: другой теперь не старший, который служит моделью в годы инициации (как Жид), не важный современник, с кем ведется диалог, не лишенный тайного соперничества, но отношения при этом далекие (Сартр). Отношения с Соллерсом – это дружеские отношения с современником, с которым Барт разделяет взгляды на ключевую для него, для них обоих область – литературу. Легко впадающий в скуку, особенно на светских мероприятиях, Барт также ценит блестящий дар Соллерса вести беседу, его начитанность, воинственность, проявляемую при каждом удобном случае. Даже его любовь к интригам забавляет Барта. Соллерс, со своей стороны, восхищается Бартом, его независимостью, отстраненностью, ясным умом. На совместных ужинах, которые они регулярно устраивают раз в один-два месяца с 1965 и вплоть до 1980 года в Coupole или в Falstaff на Монпарнасе, Flore или Palette в Сен-Жермене, они обсуждают прочитанное и много говорят о текущих проектах. Поэтому несправедливо думать, что их отношения являются всего лишь объединением или стратегическим союзом: это означало бы упустить из виду их глубоко аффективный характер, подтвержденный многочисленными фактами, к которым необходимо вернуться. Конечно, дружба в определенные моменты, в некоторых контекстах предполагает союзы, и на их совместном пути их хватает, но это не мешает им испытывать друг к другу искреннюю привязанность, которая сохранится до самого конца. Общие для Барта и Соллерса корни в Юго-Западной Франции, к которым они оба регулярно возвращаются, как бы подчеркивая след свой дистанцированности или особости, возможно, не являются поводом для встреч, но, по крайней мере, придают им основу или, точнее, определенное освещение: «Мы одновременно находимся в одном и том же регионе и в одном и том же горизонте: виды Света. Это было частью общих фиксаций, которые нас объединяли»[847].
Впервые они встретились в издательстве Seuil на улице Жакоб, дом 27, в 1963 году. У Tel Quel там был небольшой офис, место жарких баталий, череды разрывов, стратегических решений, поклонений. Барт впервые согласился ответить на анкету журнала, перед этим два раза дав понять, что он держит дистанцию по отношению к нему. Речь шла об анкете «Литература сегодня», опубликованной в седьмом номере за 1961 год. Но по-настоящему его сотрудничество с Tel Quel началось, когда он включился в игру, отвечая на вопросы Жерара Женетта о критике в важном аналитическом материале, озаглавленном «Литература и значение» и опубликованном в выпуске № 16 за 1963 год, хотя никогда не было речи о том, чтобы он стал членом редколлегии[848]. Соллерс прекрасно понимает, какую выгоду его движению и журналу может принести публикация Барта в новой серии «Tel Quel». Известность эссеиста только придает ему веса. Барт, со своей стороны, не хочет ограничиваться социологией и научной программой, которую он наметил в Практической школе. Вступление в ряды этих дерзких молодых людей обещает открытость и обновление. И самое главное – такая издательская привязка дает ему место в литературе, которая еще только формируется, что тоже немаловажно.
В 1965 году официально начинается их сотрудничество, и одновременно между ними складывается настоящая дружба. Барт ошеломлен «Драмой», третьим романом Соллерса. Он пишет о нем прекрасную длинную статью с разбором под заголовком «Драма, поэма, роман», которую публикует в Critique. Этот текст он сочтет достаточно важным, чтобы при жизни напечатать его три раза: первый раз в журнале, второй раз в сопровождении заметок в коллективном сборнике «Теория множества», изданном по инициативе Соллерса в 1968 году, и третий раз в книге «Соллерс-писатель» в 1979 году[849]. Он связывает книгу с истоком речи, с тем моментом, когда «слова и вещи начинают циркулировать на одном и том же уровне», соприкасаясь с мифом о «мире как Книге, где письмена начертаны прямо на земле»[850].
«Драма» – это тоже восхождение к золотому веку, к золотому веку сознания, золотому веку слова. Это время пробуждающейся плоти, плоти еще новой, как бы нейтральной, не затронутой ни припоминанием, ни значением. Так возникает адамова греза о целостной плоти, отмеченной на заре нашей современности воплем Кьеркегора: так дайте же мне плоть![851]
Ограничиваясь ролью рассказчика, субъект исчезает, как исчезает история, сведенная к одному лишь поиску истории. Барт открывает здесь новый важный эксперимент современной литературы: она отказывается от смысла и глубины ради логики осей и функций, и эту логику критик обязан восстановить, как бы текст ни сопротивлялся при чтении. Утопия непрерывной производительности хорошо соотносится с теорией текста, которую в тот момент разрабатывает Барт. То, что он поддерживает литературу, придающую капитальное значение дешифровке силами сведущего и проницательного читателя, не удивительно. Такая литература оправдывает существование критики, одновременно четко указывая на то, где именно в данный момент располагается авангард. То, что в литературном поле Tel Quel дистанцируется от Роб-Грийе, а качества, которые Барт за несколько лет до этого находил у него, теперь приписываются Соллерсу, – недвусмысленные знаки. Литература мигрировала в сторону Соллерса, и письмо отныне происходит в Tel Quel. Произошел переход от превознесения чистой референциальности, здесь-бытия объектов к семиозису литературы, в котором знаки не отсылают ни к чему, кроме самих себя. Через несколько месяцев Соллерс с присущим ему полемическим задором встанет
