времени, то уезжала в Петербург, хлопотала о Н. В., о переводе его в другой город, посредничала между ним и редакцией и пристраивала в редакции свои статьи и переводы. Затем, устроив в Петербурге свои и мужнины дела, она снова возвращалась к Н. В. и жила в добровольной ссылке, деля с ним радости и горе. Вообще, насколько мне известно, они всегда, живя ли вместе или в разлуке, оставались в самых дружеских отношениях. (Читатель найдет немало интересного в книге Л. Шелгуновой «Из далекого прошлого», в которой помещены ею отрывки из ея воспоминаний и из переписки с нею Н. В.).
В письмах Н. В. Шелгунова к жене, даже в деловых письмах, постоянно встречаются выражения: «Друг Людя!», «Дружок мой Людя», «Прощай, мой голубчик. Целую тебя»… «Ах, как тяжело и скверно жить на свете! Чего бы я не дал, чтобы быть с тобой, мой друг» («Из далекого прошлого», стр. 184). «Прочел сейчас еще раз твое письмо, и так мне хорошо стало» (стр. 120). «Твое письмо — письмо чистого и благородного человека» (стр. 161). «Тоска, и никого я не люблю. Есть только одна прочная связь — это с тобою, так что я не могу представить себе жизни без тебя» (стр. 169). «Раздражаюсь теперь всякой мелочью, жду тебя, как ангела-успокоителя» (стр. 201).
II.
Когда в начале 80 годов Шелгунов, наконец, добрался до Петербурга, то он жил на квартире вместе с Л. П. (на Пушкинской ул.), где и бывали у них многолюдные и очень оживленные jours fixes'ы. И когда Николай Васильевич, уже больной, приехал в 1890 г. в Петербург, то он опять-таки поселился с нею и с дочерью.
Немало горя испытала Шелгунова на своем веку; немало пережила она всяких житейских неприятностей, волнений и тревог — за мужа, за детей, за людей, ей близких…
В половине 80 гг. Шелгунову постигло большое горе: один из ее сыновей привлекался к суду по обвинению в государственном преступлении. Тогда Шелгунову разбил паралич, и после того ее здоровье уже не могло вполне оправиться. Вскоре же после того она похоронила мужа и своего старшего любимого сына…
Л. П. была замечательно хорошая работница, добросовестная, точная, аккуратная. Она прекрасно знала иностранные языки и была поистине неутомимой переводчицей; для детей она очень умело составляла компиляции; в «Русском Слове» и в «Деле» печатались ее оригинальные рассказы, — один из них (из крепостных времен) под заглавием «Зеленые глазки» производил особенно сильное впечатление живостью и яркостью образов. Она работала регулярно, постоянно, много читала и интересовалась текущей жизнью. И, можно сказать, до последнего момента жизни Л. П. не переставала интересоваться общественными делами, политикой, литературой. Уже больная, разбитая параличом, не без труда ходя на костылях, она посещала общественный собрания, ходила в редакции к издателям и к своим старым знакомым, где надеялась услыхать живое слово, знакомые речи. И такою бодрою, деятельною, отзывчивою она оставалась до последних дней, до последней болезни, сведшей ее в могилу…
Не раз уже незадолго перед смертью она говорила, моей жене:
— Ах, А. Н., как я хорошо жила последние годы! Как мне было хорошо!..
В этих словах ее слышалась горячая благодарность судьбе, даровавшей ей под конец ея жизни несколько спокойных лет, которые она провела в среде близких, любивших ее людей.
Она жила с дочерью и с зятем посреди внучат, любивших ласковую бабушку. Зять ее, М. А. Лукин (педагог) был для нее не зятем, а скорее нежным, почтительным сыном. Старший сын ее, Михаил, очень талантливый юноша, умер за несколько лет до ее смерти, а другой, младший сын жил где-то на юге, и М. А. Лукин, действительно, заменял ей сына. Да и Шелгунова не принадлежала к тому типу тещ, на котором сатира острит свое жало.
Людмила Петровна Шелгунова
Смерти она, по-видимому, не боялась. В течение последних двух месяцев умирала она изо дня в день с полным сознанием близкого неизбежного конца, умирала, так сказать, с полным достоинством.
— Ну, что ж! Мне уж под семьдесят! — спокойно говорила она. — Пора! Надо и честь знать!
Она производила впечатление человека страшно уставшего и мечтавшего лишь об отдыхе и успокоении.
Наряду с достоинствами, в Шелгуновой, как в каждом человеке, находились и более или менее крупные недостатки; она, как и все мы, грешные, иногда ошибалась, заблуждалась, поступала неправильно. В нашем мире нет ангелов… Но, очевидно, было же в Шелгуновой что-то такое, что ставило ее в интеллектуальном отношении выше среднего уровня, если многие высокодаровитые люди, известные русскому обществу своим умом и талантом, искали ее знакомства и находили наслаждение в беседе с нею.
Увлечения ею нельзя приписывать лишь одним чарам женской красоты. В среде мужчин ведь находятся и такие Самсоны, для которых Далил не существует… Да ж тому же Шелгунова и не была выдающейся красавицей, «приковывающей к себе взоры и сердце», как выражаются поэты. Знавшие Л. П. молодою, мне говорили, что она была привлекательна, мила, но далеко, как говорится, не писаная красавица, да и смазливым личиком или «блестящими взорами» трудно было бы очаровать таких людей, как М. Михайлов, Н. Шелгунов, Герцен, Н. Огарев, А. Майков, Б. Ауэрбах и др. Конечно, молодое смазливое личико им могло бы понравиться, но оно не заставило бы их сделаться друзьями Л. П., если бы за красивой внешностью не было чего-нибудь более ценного,
