вещи. Она просто не хочет просить.
— Ну, не знаю, если нам по карману…
— Но учти, я тут ни при чем. Ты купил, и все!
В комнате супругов заплакал ребенок.
— Проснулся! — все трое кинулись в спальню.
— Вот крикун! Бас какой! — Шарип поднял ребенка на руки.
— Его кормить пора. — Саидат уселась на кровать. — Дай его сюда.
— Пойду поздравлю Елену Петровну и заодно приглашу ее к нам. Пусть приходит вечером, попьем вместе чаю.
Елена Петровна жила одна. В прошлом году они с Зубаржат ездили в Братиславу на могилу Нади.
— И от нас поздравьте ее, — сказал Шарип.
Зубаржат взяла пять красных гвоздик, что стояли в вазе, и вышла, набросив на плечи платок. На улице было празднично: гремела музыка, повсюду пестрели цветы, висели яркие плакаты. Нарядно одетые люди смеялись, на военных сверкали ордена.
Сегодня Зубаржат думала о войне, о своих фронтовых друзьях не с такой болью, как раньше. В этот день ее не охватило привычное горькое чувство одиночества и близости смерти.
«Они даже сына своего назвали Мажид!» — с гордостью подумала она, и ее глаза наполнились слезами.
Зубаржат вспомнила февральский день — день рождения Мажида. Жгучий ветер тяжелым мокрым снегом бил ей в лицо. Но она шла спокойно, не обращая внимания на стужу, не чувствуя ни ветра, ни снега. Ей было грустно.
— Тетя Зубаржат, тетя Зубаржат! — услышала она голос Шарипа. Он вырос перед ней без шапки, в расстегнутом пиджаке.
— Что случилось? Саидат родила?
Шарип тянул ее за руку, и она бежала за ним. Шарип безостановочно тараторил:
— Родила мальчика, вес — три кило четыреста, рост — пятьдесят девять, идем к ним, узнаем, как они себя чувствуют, а потом — домой, надо же им приготовить что-нибудь вкусное. Интересно, на кого он похож…
Зубаржат вторила ему:
— Я же медсестра, меня должны к ним пустить… правда, Ризван, главный врач, такой строгий…
Когда они вернулись домой, увидели у ворот Хатимат.
— Сестра, — крикнула Зубаржат, — ты знаешь, у нас родился сын! Я уже его видела, вылитый Шарип. Такой пузанчик.
— Вуя! Вуя! — удивилась Хатимат. — У кого это — у «нас»? Что-то я не припоминаю, чтобы ты ждала ребенка!
— Ой, ну ладно, не кричи! Видишь, какой ветер, чего доброго ангину схватишь. — И Зубаржат пошла вверх по лестнице.
Хатимат закричала ей вслед:
— Почему мои ноги не окоченели, когда я привела к тебе этих кровососов, почему не предвидела, что они сядут тебе на шею?! А ты хороша! Хоть бы что-нибудь мало-мальски умное сделала в жизни. С войны притащила какого-то инвалида безногого, замуж за него вышла! Любовь называется! Умора да и только! Нянькой была ему, сиделкой, а потом и похоронила. А этих кровопийц взять! Ты хоть раз подумала, кто они тебе? Разбивается тут в лепешку, работать из-за них пошла!.. Может, ты еще и ребенка их нянчить будешь? — Хатимат вбежала в кухню.
— А кто же будет-то? Кроме меня, нянчить некому. Ведь Саидат будет сдавать экзамены. Мы с Шарипом не хотим, чтобы она теряла год.
— Ты что, безродная? Забыла, у тебя ведь и племянники, и племянницы есть!
— Извини, сестра, мне эти ребята ближе, чем родные.
Вечером вернулся Шарип и привел с собой Елену Петровну. Зубаржат накрыла на стол, они выпили по чарочке водки. До поздней ночи в доме было слышно пение. Каких только песен не пели они! И «Землянку», и «Катюшу»…
Перевод М. Магомедова.
ПРИДАНОЕ
Выросла дочь, выходит замуж… Что ни говори — счастливое событие! Вот только нужно собрать хорошее приданое и много хлопот со свадьбой. Но ничего, это приятные хлопоты, без них жизнь пуста.
Гудит аул, точно улей, выпавший из рук пасечника. Это Джалалудин, всем известный в районе завмаг, и его жена Шахрузат, прозванная Бритвой за острый язык, выдают замуж свою дочь Жамилат.
Рано утром, лишь только взошло солнце, Шахрузат, как велит обычай, разложила во дворе приданое дочери. Всполошились женщины в ауле, стали и они доставать из сундуков свои лучшие наряды и украшения. Не приведи аллах ударить сегодня в грязь лицом! Не приведи аллах, если чье-нибудь платье окажется лучше. Помню, в тот день нас разбудил резкий голос нашей соседки Алифат, примчавшейся к нам ни свет ни заря.
— Поднимайтесь скорее! — кричала она во дворе.
Алифат прозвали в ауле «последние известия», потому что любую новость она знала раньше всех. Резво, как сытый ягненок, бегала Алифат по улицам и переносила слухи из одного дома в другой.
Алифат ураганом ворвалась в комнату, и мне показалось, что ее толстый длинный нос появился на какое-то мгновение раньше ее самой. При виде гостьи мама и бабушка поднялись, а я быстро натянула платье.
— Шахрузат уже выставила приданое, — затрещала Алифат, хлопнув себя по коленям, — аставпируллах! Ох, сколько там добра, вы бы видели! Ни в сказке сказать, ни в песне спеть. Одними одеялами весь двор завесила. Мы-то с вами как теперь дочерей выдавать будем?!
— А все притворялась, что ничего нет… — грустно сказала мама.
Бабушка начала переодеваться, но от волнения и спешки все никак не могла попасть в рукава платья. Одновременно она командовала:
— Ты надевай бархатное, а на дочь — атласное!
— Ох, совестно мне наряжаться, — вздохнула мама, — с начала войны только в черном сатине или бязи ходим.
— …Одиннадцать медных тазов, десять эмалированных ведер, шесть паласов для пола, семь для стен, двадцать пиал… — тараторила Алифат.
Мама запустила руку в войлочный самодельный ковер, сложенный вдвое, и достала резной ключ от нашего старинного сундука. Потом она печально посмотрела на меня, покачала головой и трижды повернула ключ в замке. Крышка с тихим звоном поднялась.
А вообще сундук никогда не открывали при посторонних. Бабушка говорила так: «Увидят, что сундук полон, — позавидуют, увидят пустой — посмеются. Не смогли, мол, ничего собрать дочерям. И полетят разговоры, как пылинки по ветру».
Поэтому она спиной загородила от Алифат сундук, а мама сделала вид, что достает платья с самого верху, стараясь не слишком нагибаться. «Пусть лучше завидуют, — наверное, решила она, — чем пойдут слухи, что у моих детей ничего нет». Да, что ни говорите, это не шутка — бедной матери выдавать замуж троих дочерей.
Глаза Алифат бегали, как две черные бобовые горошины на раскаленной сковороде. Она так и норовила заглянуть в сундук. Наконец мама достала алое атласное платье и тут же захлопнула крышку. Потом приложила платье к себе и, поплевав на ладонь, начала разглаживать на нем складки. Платье было мятое, как требуха старой коровы.
— Это то, что ты надевала на свадьбу
