Марине и, испросив дозволения говорить, рассказал ей о приёме Тышкевича в Калуге и об условиях, которые Димитрий направил войску.
Марина обрадовалась. Желание вырваться из рук Рожинского, гетмана тушинского войска, подхлестнуло её действовать немедля, сейчас же…
— Что, что мне делать?! — заволновалась она, обращаясь то к Казимирскому, то к пани Барбаре, стала расхаживать по горнице, семеня и приседая, словно боялась заявить что-то во весь свой и так маленький рост.
Казимирский сообщил ей, что гетман в замешательстве и сейчас самый подходящий момент, чтобы склонить на свою сторону шатающихся. Она должна помочь своим приверженцам. Они, конечно же, стараются, но гусары больше поверят ей. Не надо отчаиваться, её дело ещё не потеряно…
Приход Казимирского и непорядки в лагере взвинтили Марину, и она не спала всю ночь. Опять, как и четыре года назад, судьба бросала ей вызов. Здесь всё рушилось, не на кого было положиться. Она не доверяла никому, кроме Казановской. За время жизни в Тушинском городке она гнала все мысли от себя, что так не может продолжаться вечно. Да, она надеялась на поворот судьбы, чтобы вернуться туда, в Москву, на трон. Но это всё время было где-то впереди. Сейчас же снова нужно было куда-то бежать, скрываться. И к ней опять вернулся тот самый страх, ужасный, впервые посетивший её в стенах московского дворца… В то раннее майское утро в царский дворец ворвалась московская чернь и пронеслась через него, оставляя за собой убитых и ограбленных. И она, выскочив полуодетой из спальни, бегала по комнатам, искала укрытия… «Вот тут бы спрятаться!.. Да нет — вот тут!» И чувствовала, всё время чувствовала, что никакие замки и двери не спасут и не помогут ей… «О, Господи, спаси и сохрани!
Ах! Милая, милая пани Барбара!.. Если бы не она! Что стало бы со мной?»
Она помнит до сих пор жёсткие пальцы Казановской, когда та схватила её и, пряча, сунула под свои широкие юбки, при этом больно оцарапала ногтями её голое плечо… И тут же в палату ввалился Василий Шуйский, а с ним дворяне: они разыскивали Димитрия. Подозрительно оглядев придворных дам, они стали препираться о чём-то с Казановской. А та отвечала дерзко, и это удивительно подействовало: бояре вышли из палаты и приставили к ней стражу…
Она учащённо задышала, заметалась на постели. У неё перед глазами вдруг появилось лицо Яна Осмульского, жениха Доротеи, пригожего юноши, пажа в её свите. Он стал защищать её палату!.. А московиты!.. «Ах, эти злые московиты!..» Они проткнули его насквозь рогатиной!.. И та безобразно, горбом, выскочила у него со спины!.. Его так и оставили лежать! Тут же! Под дверью её комнаты!.. Тело, мёртвое! Во всё лицо глаза небесной голубизны!.. Ах, как они, стеклянные, смотрели на неё и в чём-то укоряли!.. В памяти вновь всплыло всё… И она забилась в истерике, с плачем, как и тогда…
Казановская, не оставлявшая её ни днём, ни ночью, вскочила с постели и бросилась к ней: «Что с тобой, касаточка?!»
Всхлипывая и дрожа всем телом, она прижалась к ней и расплакалась.
— Ну-ну, не надо, я рядом! — стала успокаивать её Казановская.
— Мне страшно, я больше не могу! К Димитрию, бежать, туда, к нему!.. Но как?! Гетман следит, отнял лошадей! Кругом доносы! Злые языки говорят обо мне бог весть что! И грязно, грязно!.. За что, Барбара, за что?! — вместе со слезами вырвалось у неё.
— На то они и злые, касаточка! Да шут с ними! Не из одних злых состоит божий свет! В лагере много гусар за тебя! Они не дадут в обиду!.. И Казимирский верно говорит: помочь надо им! Вот и соберись, покажи, что ты царица, если забыли! Надо, милая, иногда и суровость выказать, покарать злых здесь, на земле! А уж там-то сам Бог разберётся с ними!..
Только под самое утро Казановская успокоила её. И она уснула тяжёлым сном, проспала целый день и проснулась лишь тогда, когда в лагере сыграли вечернюю зарю, по башням и стенам сменились караулы и опять со своими правами подступила ночь.
Весь следующий день она провела в горнице с комнатными девицами, отдыхая за мелкими поделками. Да, тот день был для неё знаковым. В тот день она решилась выступить открыто на стороне Димитрия, против Рожинского, в борьбе за тушинское войско.
С утра к ней в терем пришёл Казимирский… И что-то говорил… Она же трусила — не слышала… Ей захотелось всхлипнуть по-детски. Но рядом не было матери и никого из родственников тоже… А так хотелось!..
Пришёл Яниковский… Вышли… У терема, подле крыльца, стояли ещё какие-то люди. Она их видела порой при муже…
Пошли по избам, землянкам и ротам, и первым делом они явились в полк Вильковского, где сильнее всего было влияние короля.
Крестьянская изба — забита до отказа… Она сбросила шубку на руки холопам, протиснулась сквозь толпу воинов в передний угол и встала под образом Пресвятой Марии… Десятки глаз — и все смотрят на неё!.. Как жутко, необычно…
— Панове рыцари, прошу вас вспомнить ратные труды и пролитую кровь, лишения, убытки! — Её голос, деревянный, начал крепнуть. — Подумайте — никто их вам не возместит, кроме царя Димитрия! Он, только он наградит вас за это!.. По-царски! Не даст вам ни король и ни Рожинский того, что в силах московского государя!..
Она сама даже поверила в такое… Со скорбным видом пошла она по рядам гусар, заглядывала каждому в глаза и просила, умоляла быть верными присяге…
В тесной избе её голос звучал глухо и печально. Подвижная, с умными привлекательными глазами, маленького роста и хрупкого сложения… Да — вот она, такая, вся перед ними и молит их о сострадании!..
О! Воины, вам мужества не занимать в бою, но пред иным вы беззащитны!..
И многие не выдержали в полку Вильковского, поклялись не бросать дело Димитрия.
— Димитрий наградит вас! — с жаром восклицала она в другом месте; румянец горячил ей щёки и шёл ей весьма кстати…
— Зачем вы отступились от него? — спрашивала она в третьем.
— Ведь вы давали царю присягу… — кротко укоряла она гусар в следующей роте и как бы незаметно всхлипнула; по рядам гусар прошло смущение и шёпот; она открыто уже смахнула с ресниц слезу…
— Умоляю вас, подумайте о моей нелёгкой судьбе царицы, гонимой и вынужденной скитаться! — стала уже явно давить жалостью она на пятигорцев.
— Братья, Панове, помогите моему мужу, государю и царю Димитрию! — взывала она к жолнерам. — И он не останется в
