сжала маленькие кулачки. На какое-то мгновение у неё в глазах всё потемнело… Оправилась… Она устыдилась своей слабости, рассердилась на служанку из-за того, что та напугала её.
И она влепила ей пощёчину: "Перестань! Развела тут сопли!"
Катеринка, не ожидавшая такого, вскочила с лавки, вытаращилась на неё и так оцепенела.
А Марина сунула за пояс пистолет, схватила саблю, оттолкнула с дороги служанку и выбежала во двор крепости.
Фомка восхищёнными глазами зыркнул с чего-то на Кате-ринку, ухмыльнулся и выскочил из горницы вслед за Мариной. Через минуту они были уже на крепостном валу и угодили в самую гущу драки.
— Гусары, что вы делаете-то! — вскричала звонким голосом Марина. — Я женщина, а не утратила и капли мужества! Где ваша храбрость и честь!
Появление на валу, в самом пекле, маленького гусара с игрушечной саблей в руке и страстно взывавшего к ним, к гусарам, поразило гусар. Они узнали царицу и бросились к ней, чтобы прикрыть её от выстрелов, и невольно атаковали шведов. Те не выдержали их напора, дрогнули и побежали. А за ними покатились и русские.
Отступая со всеми, Валуев всё оглядывался и оглядывался на земляной вал, где воинственно размахивал сабелькой какой-то малец в красном гусарском костюмчике… И эта картина чем-то поразила его, врезалась в память. И только много позже он узнал, что это была Марина Мнишек, царица…
Гусары же, выиграв минутную передышку, оставили земляной вал и скрылись за крепостными стенами. И не видел, уже никто из них не видел, что свежий полк Куракина обошёл с тыла табор донских казаков и ворвался туда. Там запылали избы, засновали пешие и конные, начались стрельба, грабёж, насилие…
* * *
Казимирский не стал задерживаться в Тушино. Он опасался, что рано или поздно в лагере дознаются, что и он был причастен к бегству царицы. С двумя десятками пятигорцев он ушёл в Калугу. Но туда он явился не с пустыми руками: привёз тайное письмо Рожинского к Скотницкому и натуральным образом сдал его, Скотницкого…
Димитрий принял его у себя в государевой комнате, в той, с перерубом, где он встречал Тышкевича; по лавкам у стен сидели его ближние, похоже, думали думу.
Казимирский пробежал глазами по лицам, не нашёл среди них Скотницкого и тут же вручил письмо самому царю.
Тот взял его и уставился на него: "Что это?"
И Казимирский наплёл что-то обычным своим делом…
Димитрий недоверчиво посмотрел на него, затем начал читать письмо, но не дочитал, охнул, побагровел и стукнул кулаком по столу: "Измена! Сволочи!.. На кол их!"
Его советчики мгновенно прилипли к лавкам и подобострастно уставились на него: боялись они его, боялись уже вот таких его вспышек гнева.
— Государь, чем ты недоволен? — спросил его, робея, Алексашка Сицкий. — Растолкуй — ближние в смущении!
Вот только здесь он стал бояться его, которого он признал над собой государем, в чьей власти было, как у Бога, суд вершить над ним, казнить или миловать…
Димитрий сунул письмо в руки Третьякову: "Читай, Петрушка!"
Дьяк взял бумажку, с чего-то испугался тоже и сначала бегло пробежал глазами текст. Он ушло сообразил, что это наговор, поклёп…
— Громко, чтобы до всех дошло! — прикрикнул Димитрий на него, раздражённый тем, что он почему-то тянет.
Третьяков же немного успокоился, когда не нашёл в письме ни словечка о себе, и, слегка картавя от волнения, стал медленно читать.
Рожинский, справившись о здоровье Скотницкого, вначале сообщал о брожении в тушинском войске. Из-за этого-де всё их предприятие в Московии разваливается напрочь. Виной же тому, отписал он, Димитрий, и он-де замышляет всякие козни против тушинской старшины. И спасти законного государя можно, если отстранить его же самого от вмешательства в дела войска. Для этого он советует Скотницкому договориться с воеводами калужского войска, схватить "царика" и выдать его в Тушино. А уж там они разберутся с ним — во благо ему же, московскому государю…
Дьяку не дали дочитать до конца возмущённые возгласы. В горнице поднялся шум.
— Как! Выдать государя?! В Тушино!.. Казнить — повесить Скотницкого!
— Гришка, тащи его сюда! — приказал Димитрий Плещееву, заметив, что тот больше других кричит, и решил послать его по этому делу.
Но тот, смекнув всё сразу, стал прятаться за спиной у Сиц-кого.
Скотницкого привели и толкнули на колени перед ним, царём.
— Отвечай, пёс, так ли это?! — дохнул он на него хмельным перегаром, ухватил за бороду и запрокинул ему голову назад так, что у бедного воеводы противно хрустнули шейные позвонки.
И Скотницкий увидел его налитые кровью глаза, цепко впившиеся ему в лицо… Он испугался, до коликов, позорной слабости в штанах: "Смилуйся, государь! Не губи! Нет на мне вины! Видит Бог — нет!"
— А это что? — ткнул Димитрий ему под нос письмо гетмана. — Это что? Отвечай!.. На кол пойдёшь!..
— Оклеветали — напраслина! — трусливо взревел Скотницкий; он сразу забыл свой гордый вид воеводы самонадеянной Калужской республики, вмиг сообразил, что здесь его обвиняют в измене государю… За воровство, убийство даже — исполосуют кнутом, посадят в тюрьму, затем простят. А за измену государю никто не станет и разбираться: сразу же воткнут на кол, а то на шею камень — и в воду…
Но Димитрий, в запале хмельного гнева, не слышал его. И Скотницкий, онемев от страха, замолчал, обмяк и тут же потерял остатки памяти.
— Годунов где?! — зарычал Матюшка, проснувшийся в царе Димитрии, чтобы сводить счёты за прошлое, за все обиды, не видя в палате среди своих ближних второго воеводы города. — Ко мне — немедля тащите мерзавца!
"Вот и поквитаюсь с Филаретом!" — мелькнуло у него, что подвернулся случай отомстить Филарету хотя бы вот так, расправиться с его любимым зятем.
— Государь, дай я схожу! — подскочил к нему Михалка Бутурлин. Лицо — дурное, жёлтое и потное — лоснится: он бегал вот только что с Плещеевым, и они привели сюда Скотницкого.
Димитрий беззвучно пожевал губами, рассматривая его, своего первого стольника. Он вспомнил его тайный недуг, недобро усмехнулся: "Иди, да не замори по дороге… Шкуру спущу, ежели что!"
С двумя десятками донских казаков Бутурлин осадил двор Ивана Годунова. Холопы окольничего дали было им сперва крепкий отпор, приняв за лихих людишек. Те стали больно часто шалить по ночам в городе с приходом сюда царя Димитрия.
Тревожно стало жить в Калуге, опасно. По темноте на крик "Спасите, помогите!" — никто уже не высунет и нос за дверь.
— Открывай! — застучали казаки в глухие тесовые ворота усадьбы. — Государев наказ воеводе!
— Государевы люди по ночам не
