долгу! Вы же знаете, как щедро платил он вам!..
Действовать вот так, широко по всему войску, её убедил Казимирский. Он же послал своих людей по другим станам и к донским казакам, куда не могла поспеть она сама. Только в полк Млоцкого, да ещё к Зборовскому, никто не осмелился идти.
И тушинское войско опять повернулось в сторону Димитрия.
Рожинский попытался исправить это, успокоить полки, но события уже вышли из-под его контроля.
На Аксинью, во вторник, в середине дня две тысячи донских казаков Трубецкого выступили со знаменами из городка и открыто двинулись на рысях по Московской дороге. Вслед за ними вышли пять сотен арзамасских и касимовских татар на выносливых бахматах[89].
Тотчас же в стане донских казаков Заруцкого поднялась тревога. Заруцкий выскочил из избы, увидел уходящих конников и заскрипел зубами. Он понял, что Трубецкой, не слушаясь его, уводит казаков в Калугу.
— Лети к гетману, предупреди, да живо! — подтолкнул он атамана Белоголова. — А я попробую задержать их! Пошёл!..
Он бросился к горячему скакуну, взлетел в седло и заметался по лагерю, стал собирать казаков. Через минуту он уже шёл галопом со своими казаками вдогон за Трубецким.
Беглецов он настиг далеко за рекой, в поле.
— Дмитрий! — громко крикнул он Трубецкому. — Поверни назад!.. Войско не отпускало тебя!
Трубецкой обернулся и отрицательно замотал головой: мелькнула русая бородка, под шлемом завертелись насмешливо глаза… И он рассмеялся в ответ… Плевать хотел он на него!..
— Идём служить!.. Царю-у!.. Присягу дали!.. — над снежным полем, дунув, разнёс ветер крики беглецов.
Насмешка и отказ родовитого князя подчиниться ему, верховному атаману донских казаков, обозлили Заруцкого. Ещё и из-за того, что там, прячась за ним, на коне гарцевал его младший брат, Александр-Меркурий, ещё пацан, и тоже смеялся над ним… Он пришпорил аргамака, выскочил с сотней казаков вперёд и загородил дорогу Трубецкому.
Казаки Трубецкого навалились на него и стали теснить. Засверкали сабли и палаши: донские казаки — рубили донских казаков…
Заруцкий чёртом завертелся в седле, отбиваясь от казаков, донских, своих же казаков, и старался достать Трубецкого. А тот всё время ускользал от стычки с ним… Вот так — лицом к лицу…
— Хо, атаман! — вдруг послышался рядом с Заруцким сиплый голос: к нему вплотную пробился какой-то мордатый малый. — Счас побалакаем на вот этой штуковине! Хо-хо! — хохотнул казак и мастерски закрутил саблей над головой. — Заказывай Филарету панихиду!.. Это тебе не по бабам лазить! Гы-гы!..
Такого Заруцкий стерпеть не мог. Усы у него поползли вверх, оскалились белые зубы, в глазах мелькнули шальные огоньки. Гримаса ярости красиво исказила лицо атамана. Ловко, сильным ударом, он вышиб саблю из рук мордатого и тут же развалил пополам его череп: «Дерьмо шелудивое — а не казак!»
И он словно озверел, накинулся на казаков Трубецкого и разметал их в стороны.
— Дмитрий! — зычно крикнул он, в массу беспорядочно тут и там дерущихся всадников. — Где ты?! Выходи!..
В этот момент в Тушинском городке сигнально ударили с угловых башен пушки. И с первыми же выстрелами из ворот, сверкая панцирями, галопом вылетели гусары гетманского полка.
Казаки и татары, увидев их, бросили Заруцкого, повернули коней и припустились дорогой на юг. Но куда там им! Малорослые татарские лошадки не смогли унести их от резвых польских скакунов.
Гусары нагнали их, ударили в тыл и смяли.
Пытаясь оторваться от них, казаки рассыпались веером и устремились разрозненными группами к лесу. Но гусары, не давая им уйти, рубили, сшибали их с коней. И над полем завис тяжёлый низкий гул от столкновения четырёх тысяч всадников… Наконец звон диких сабель оборвался, затихло ржание коней: и над равниной — снегом, трупами покрытой — слышнее стали крики и стоны раненых.
С тремя сотнями казаков и татар Трубецкой всё же отбился от гусар и ушёл лесными дорогами от погони.
* * *
И на Тушинский городок вновь опустилась великая рознь. Он раскололся на ещё более мелкие партии. Татары и казаки не прочь были перейти к Димитрию, надеясь на высокое жалованье. Войсковая старшина и немало гусар стояли за верность королю, предпочитая небольшой, но твёрдый оклад у него сомнительным посулам царя Димитрия. Пятигорцев, жолнеров, пахоликов и донских казаков тянуло на Волгу: в ещё не тронутые смутой места, где можно было бы поживиться, перехватить купеческий караван или пройтись грабежом по маленьким городкам с богатыми посадами.
После расправы гусар с донскими казаками Трубецкого, в лагере на Марину многие стали смотреть косо. Пошли упрёки не только в гибели казаков, но и в интригах против войсковой старшины. И её ругали даже пятигорцы, те самые, которые подтолкнули казаков на открытый бунт, на то, чтобы покинуть без ведома старшины городок, заверили их, что если гетман осмелится помешать этому, то они ударят с тыла по его ротам.
И ей стало ясно: больше медлить было нельзя. В любую минуту Рожинский мог стеснить её в хоромах стражей, а затем выдать королю. И она послала срочным гонцом весточку Димитрию.
Но события, опережая её замыслы, уже шли своим чередом.
Казановская вошла к Марине в горницу. Следом за ней порог переступил атаман в ладном сером армяке, татарской шапке с околышком и турецким кинжалом за синим кушаком. Неприметный атаман, каких здесь было много.
— Государыня, к тебе, — тихо сказала Казановская и повела глазами на атамана, застывшего подле двери.
Марина безучастно посмотрела на гостя:
— Проходи, атаман, говори.
Атаман снял шапку, шагнул вперёд, неловко сунул вниз узловатую руку, поклонился ей.
— Дозволь обратиться, государыня! — мягкий сильный бас заполнил дамскую горницу.
— Говори, я же приказала! — раздражённо зашипела она на атамана за то, что он разрушил вот только что приятно одолевшую её хандру.
— То велено открывать не при многих людях, — сдержанно ответил атаман и кивнул головой на комнатных девиц.
— Выйдите! — бросила она тем. — А ты останься, — попросила она Казановскую и сердито сказала атаману: — Говори, при ней можно!
Атаман не смутился её резких слов, степенно пригладил жёсткие, как у бобра, усы, дождался, когда девицы покинут горницу.
— Здесь к тебе один поляк пришёл. Сказывает — от Димитрия…
Марина сразу оживилась, на бледном лице выступил румянец. Мелкими шажками она подскочила к атаману:
— Где он?! Зови, ты, как тебя?
— Бурба, Антип Бурба, государыня!
— Веди поляка, атаман!
Бурба вышел и тут же вернулся с невысоким ростом человечком, с простоватым лицом, гладким и тусклым, как обкатанный водой голыш.
Полячок вошёл в горницу бесшумно, снял шапку, изысканно поклонился Марине и выпалил скороговоркой: «Великий князь Димитрий Иванович
