— Помимо башмака у Пирогова…
— Вот только и оправдание. Ты молодец, что заставлял его крутиться, выжимал.
— Я не о том. У Пирогова есть другие изобретения.
— Талантливый человек, не спорю. Я ж тебе сказал, я его уважаю, ценю. Но… — Глеб Андреевич повертел пальцами, — объективно-то выходит, что с башмаком он впустую. И не один. Рабочие ему конструкции делали. Я тебе скажу, многие бы — кабы вот так: выделить окладик, создать условия — не отказались. И я бы не отказался. Поизобретал бы. Если каждому разрешить делать, что ему хочется!.. Нет, дорогой, есть в стране промышленное производство оборудования, есть институты, конструкторские бюро, проектные организации, есть министерство, главки. Они и должны дать нужную технику.
— А не дадут — мы не виноваты.
— Разве не так?
— А от доморощенных изобретателей морока одна. И то сказать: кто нас упрекнул бы, если бы не было у нас Пирогова? Нет на иных дорогах такого человека, как наш Олег Афанасьевич, ну и что? Будто спрашивают с руководителей тех дорог, почему у вас изобретателей нет? Нет и нет.
Глеб Андреевич наморщил лоб, насупился:
— Ты вот что… ты скоморошничать-то брось!
Встал и плотно закрыл дверь.
— Слушай, Баконин, скажи мне, бога ради, что ты все время исподлобья глядишь? А то и жалишь. Что ты против меня таишь? Ведь чувствую: что я ни сделаю — все не по-твоему, все не то. Ну, давай прямо. Руби! Ничего тебе за это не будет. Я незлопамятен, это все знают. Помнишь, Камышинцев с какой ахинеей против меня на трибуну вылез? А чем я ему отплатил? Отыгрался я? Начальником одной из крупнейших на дороге станций сделал. Нет, Баконин, я не из таких. Я людей ценить умею. Я беречь людей умею. Обо мне как говорят? Глеб Андреевич — хороший мужик. Верно говорят? Верно. Во-от! Сколько у меня из-за тебя неприятностей было, а я тебя главным инженером отделения. И какого отделения! Решающего, можно сказать, отделения. Ну, давай все начистоту. Чем я тебе не угодил? Ну давай, давай! Ничего тебе не будет.
— А я и без вас знаю, что не будет.
— Ишь ты как! Храбр, потому что известно, какой человек Глеб Андреевич. Он знает! Я кадры не избивал и не избиваю. Ишь ты, какой неподступный, какой неуязвимый! Ладно, черт с тобой! Ты вот ответь мне прямо на мой вопрос. Ну!
— Прямо так прямо. — Он налил боржоми, выпил весь стакан. — Одно дело избивать кадры, а другое — снимать за несоответствие. За разболтанность, за бездействие, за глупость. Правда, это себе недешево обходится. Крови себе попортишь — ого! У нас иногда дурака или неумейку снять тяжелее, чем умного, умелого работника вырастить. Да еще и казнишься, не спишь. Но если необходимо?.. Щадите вы себя, Глеб Андреевич. Покой любите. Словами порой громыхаете, а в душе штиль. И вас раскусили. Вглядитесь, как работают управленцы. О серьезном стали не по-серьезному говорить. С шуточками-прибауточками. И базу подвели: весело, дескать, работаем, без нервотрепки. Хорошая, дескать, атмосфера. Какая, к лешему, хорошая, если испсихуешься, пока живое дело протолкнешь? Звоню Готовскому: что у вас есть о горочном автомате инженера Чистова? А он мне со смешком: есть приказ министерства. Я ему: идите вы с вашим остроумием!.. Техническая документация есть? Нет. Дожидаются, пока пришлют. С инженером Чистовым связались? Нет. К нему на Урал кого-нибудь послали? Нет. А вы сами, Глеб Андреевич, что предприняли?.. Я перед отъездом сюда, в Ручьев, Чистова по телефону вызывал, договорился, что немедленно высылаю к нему трех инженеров, пригласил его самого к себе, договорился о сроках… Что предприняли вы? Что предпринял ваш аппарат? Да и башмак Пирогова еще когда можно было применить. А Готовский знай комиссию за комиссией к нему слал — лишь бы отпихнуться… Вы обмолвились, что я создал Пирогову синекуру. Не будем подсчитывать, что выгоднее государству. Но уж если быть откровенным до конца, я бы на вашем месте Пирогова вообще из Старомежска не отпускал. Наоборот, собрал бы таких инженеров да рабочих-самородков человек пятьдесят, дал бы всем по хорошей квартире. Да не втихую бы, не подпольно бы, а — смело, открыто. Сила так сила! Чтобы решали самые жгучие проблемы. Масштабно, с размахом. И того же Пирогова — возглавителем этого ударного отряда. И чтобы сам начальник дороги направлял их усилия на горячие точки. Куда было бы больше пользы, чем от всего аппарата управления. Полтысячи кабинетов, набитых сведенистами. Отчеты, сводки, докладные. Девяносто пять процентов этих бумаг делается на всякий случай.
— Лихо! Все управление перечеркнул. Все закрыл. Пусть на дороге полная анархия. Ни контроля, ни координации, ни руководства.
— Согласен, горячусь. Перехлестнул, согласен. А вы ухватите суть. Вернусь к Пирогову. За какую проблему человек уцепился! Она аж вопит.
— А что же ты-то? Ведь он у тебя работал. Что же ты ему плохо помогал?
— У меня были сотни других проблем.
— А у меня, значит, одна — башмак Пирогова?
— Что ж, выходит, и я не все умею.
— Выходит. И Баконин, оказывается, небеспорочен. А скажи мне, экспериментальный цех где открыли? У нас на Средне-Восточной, в Ручьеве, или на какой-то другой дороге?
— Не от вас инициатива исходила. Долгушина идея.
— Я что, отмахнулся?
— Нет.
— А мог бы.
— Так ведь опять смелости до конца не хватило. Какие оклады назначили? Слезы! На энтузиазме только и держится цех, на увлеченности да преданности. Инженеры-конструкторы стесняются институтским однокашникам о своих заработках говорить.
— Может, мне из своей зарплаты? Я что, всем финансам бесконтрольный хозяин? Что, дорога — частное предприятие и я на нем как фон Мекк какой-нибудь? И эти-то оклады мои финансисты кое-как выкроили, на всякие ухищрения пошли.
— Почему не поставили вопрос перед министерством?
— А министерство что, бездонная бочка? Золотая жила? Знай копай!
— Эх, Глеб Андреевич, из-за этой вашей нетребовательности скоро ляжет в гроб вся Средне-Восточная дорога.
— Прямо в гроб?
— Пишете докладные, шлете письма, сигнализируете… В наступление надо идти. Не пописывать, а драться. Вы про выступление Камышинцева сказали — ахинея. А ведь он как в воду глядел. Дожили — транспорт начинает брать нашу экономику за глотку. Слишком легко вы сдаетесь, когда вам отказывают. Откажут — и помалкиваете. Себя бережете. А вы лучше, чем там, наверху, знаете свое хозяйство. Знаете, без чего оно — никуда. Знаете и помалкиваете. Лишнее требовать не надо, но необходимое!.. Дали же мне деньги на горку, когда я сам в Москву поехал. А когда я в Ручьеве на Сортировке работал, мне деньги сами сыпались? Видел: то надо, это надо. Требовал. Сто раз услышишь — в управлении, в горсовете, в облисполкоме, да иной раз и в партийных органах — потерпите, проявите сознательность. Но прежде чем соглашаться идти на жертву во имя, как тебе скажут, общих интересов, или даже посильнее выразятся — во имя интересов Родины, подумай, будет ли жертва действительно в интересах Родины. Встань рядом с теми, кто наверху, не бойся мыслить их масштабами… Конечно, не всегда твои запросы удовлетворят, но если у тебя только о том забота, как бы себя от волнений уберечь, зачем за дело браться? Душевные силы — это что, как рубли в кубышке? Или как книжка сберегательная?
— Я, значит, свои силы на сберкнижке держу? Я, значит, в жизни вроде курортника? Не живу — блаженствую.
— Разберитесь! Я опять про Камышинцева вспомню. Да разве он критиковал вас тогда? Свои огорчения высказывал. Опасения. И верил в вас. Верил, что вы меры примете. А вот теперь вас действительно критикуют. Сотни людей. Не словами — что слова! — а тем, что уходят с железной дороги.
— Вон как ты завернул.
Лицо Глеба Андреевича начало медленно багроветь. Сделалась красной напрягшаяся, крепкая, как дерево, шея. Он налил себе минеральной и долго смотрел на шипящий стакан.
— Отчаянный ты парень, Баконин.
— Вы сами сказали: руби напрямик.
— Сказал… — Он еще плеснул в стакан. Кровь отошла с его лица. — Можешь не бояться: твою откровенность против тебя не оберну.
— Я и не боюсь.
— А напрасно. Напрасно, Баконин! Таких, как я, немного, Баконин.
Он прошелся вперевалку по салону, наклонив небольшую свою угловато-острую голову — острые скулы, острый нос, острый бугорочек низенькой прически.
— Ну что ж, Баконин, пора разойтись.
Баконин медленно поднялся.
— Бывай здоров, Баконин! Бывай!
— Эх, Глеб Андреевич, хорошим вы были замом. При вашей доступности, человечности. А начальник дороги — это вожак. Лидер!
— В заместители, значит, советуешь вернуться. Ну, ну!
ОЛЬКА-СВОЕВОЛЬКА
I
В канун того дня, когда Пироговы — отец и сын — должны были узнать результаты пункции, они уснули только под утро. Обо многом переговорили. В эту ночь отец узнал историю любви Вадима и Оли Зоровой.
