всё произошло? И что случилось со всей страной? Быть может, власть захватили враги советской власти? Так нет же, кругом красные знамёна, пятиконечные звёзды и всё те же лозунги, какие были и двадцать лет назад. Ленина, правда, нет с нами. Но есть же Сталин – продолжатель его дела, несгибаемый борец с мировым злом, вождь мирового пролетариата! Так почему же Пётр Поликарпович оказался по ту, а не по эту сторону баррикад? Почему его называют контриком и делают всё, чтобы он сгинул в этих лесах?..
Пётр Поликарпович возвращался в барак, ложился на своё место и лежал с закрытыми глазами. Перед глазами были сопки, река, бездонное небо, багровый брусничник, густой светло-зелёный мох, густо усыпанный рыжими иголками. Кажется, это так просто: взял и пошёл по этому мху, по кустам и медвежьим тропам! Будешь идти много дней и ночей без остановки! И в конце концов, придёшь куда-нибудь. Где-нибудь да будет край земли – место, где нет лагерей и колючей проволоки, где легко дышится и не нужно бояться. Думая об этом, Пётр Поликарпович едва заметно улыбался. Сосед по нарам видел эту странную игру эмоций на его лице и однажды решил спросить:
– Ты чего лыбишься?
Пётр Поликарпович открыл глаза. У соседа было вытянутое лошадиное лицо, выпуклые глаза, обтянутые серой кожей скулы. А глаза были, как у волка. И всё же Пётр Поликарпович понял, что человек этот незлой, не зверь, как некоторые. Просто он смертельно устал и болен. А ещё он никому не верит, никого не любит. Да и кого тут любить? В лагере нет места для любви и жалости, для сострадания, даже и для задумчивости.
Пётр Поликарпович приподнялся на локте, посмотрел соседу в глаза.
– Ты тут давно?
– Давно.
– А сам откуда?
– Из Воронежа.
– А я из Иркутска, – сказал Пётр Поликарпович и снова лёг, устремив взгляд в потолок.
Сосед помолчал.
– Я говорю, чего ты всё время улыбаешься? – уже другим голосом спросил он. – Я давно за тобой наблюдаю. О чём ты постоянно думаешь?
– Я-то? – Пётр Поликарпович скосил глаза. – Я думаю о том, как бы поскорей убраться отсюда. Мне всё это надоело. Я домой хочу.
Сосед отстранился.
– Как это – убраться. Куда?
– Да куда глаза глядят. Просто взять и уйти! Мы каждый день ходим за лагерь. А там иди в любую сторону, никто тебя не поймает.
Сосед задумался, взгляд его затуманился.
– Видно, правду про тебя говорят, что у тебя с головой неладно.
– Это у вас всех с головой неладно, а у меня с головой всё в полном порядке! Если хочешь, загибайся тут, а я не собираюсь, – сказал Пётр Поликарпович и отвернулся.
Разговор на этом прервался. Сосед больше не приставал, а Пётр Поликарпович не напрашивался на разговор. Однако в следующие дни он стал исподволь наблюдать за соседом: скажет он кому-нибудь об этом разговоре или нет? Он вполне мог заложить Петра Поликарповича, сказать бригадиру или кому-нибудь из лагерного начальства. Тайных осведомителей в любом лагере хватает. Заключённые сдают друг друга за пайку, за выказанное начальством доверие, за обещание лёгкой работы и прочие штуки. И если только сосед из таких, тогда очень скоро Петра Поликарповича вызовут к оперу и станут мотать новый срок. Но если это случится, Пётр Поликарпович скажет, что он просто пошутил. А ещё лучше – ничего не помнит, был в бреду. Да и в самом деле: что это за глупости – уйти из лагеря куда глаза глядят! Так в побеги не ходят (тем более не болтают об этом направо и налево). На этом и нужно стоять: ничего не помню, не знаю, сам не понимал, чего молол.
Однако оправдываться ему не пришлось. Сосед никому ничего не сказал – не только начальству, но даже однобригадникам. Отношение в бригаде к Петру Поликарповичу нисколько не изменилось, им всё так же пренебрегали, считая его за пустое место. И это его устраивало. Чем меньше на него обращают внимания, тем проще осуществить задуманное.
Через несколько дней сосед сам подошёл к Петру Поликарповичу. Это случилось за лагерем, когда они возвращались с работы и их никто не слышал.
– Слышь, ты, – буркнул он, – так ты это правда, что ли, бежать надумал?
Пётр Поликарпович остановился, опустил мешок с хвоёй на землю, неспешно огляделся.
– Ну, допустим, правда, – ответил спокойно. – А ты что, тоже хочешь уйти?
Парень с готовностью кивнул.
Пётр Поликарпович улыбнулся, обнажив крошащиеся зубы.
– Ясно… Как тебя зовут?
– Николай.
– А я Пётр Поликарпович. Будем знакомы.
Он взял куль на плечо и пошёл дальше. Парень догнал его.
– Я тебя спросил, ты правда хочешь уйти из лагеря? Или попусту языком мелешь?
– Правда.
– А меня… меня возьмёшь с собой?
– Тебя?.. – Оценивающий взгляд, секундное размышление. – А что, могу и взять. Вдвоём-то оно сподручнее. – Пётр Поликарпович снова остановился. – Ты только не делись ни с кем. Ещё никому не сказал?
Парень замотал головой.
– Я чё, дурак. Я же понимаю, что об этом нельзя болтать. У нас в бригаде каждый второй к куму бегает. Я их всех знаю.
– А я, по-твоему, не бегаю? – спросил Пётр Поликарпович.
Парень осклабился.
– Не-е, ты не бегаешь. Я бы видел.
– Ну-ну. – Пётр Поликарпович взвалил мешок на плечо. – Ладно, пошли. Вместе думать будем. Тут всё не так просто. Кругом тайга на сотни километров. Нужно ещё дождаться тепла, продуктами запастись. Хорошо бы компас иметь. Хотя можно и без компаса. Я по солнцу умею ориентироваться.
– Что, приходилось уже бегать?
– Нет, не приходилось. Научился, когда в партизанах был. У нас там тайга почище этой будет. Такая глухомань, что не приведи господь. Месяцами плутали. А о компасах у нас и понятия не было. Обходились как-то. Белые – те плутали, это было. А нам-то что? Мы ведь все местные были, выросли в тайге, потому и победили эту белогвардейскую сволочь.
Несколько шагов прошли молча, потом парень спросил:
– Не понимаю, за что вы сюда попали. С белыми, вон, воевали в Гражданскую. Ведь у вас ведь пятьдесят восьмая?
Пётр Поликарпович кивнул.
– Пятьдесят восьмая. – Вскинул голову. – А ты чего мне выкать начал? Я не такой уж и старый.
– А сколько вам?
– Сорок девять.
Парень вдруг остановился, лицо его вытянулось.
– Вот так да! А я думал, лет семьдесят уже.
– Ну ты тоже скажешь, семьдесят, – недовольно буркнул Пётр Поликарпович. – Если б мне семьдесят было, меня бы сюда не привезли.
– Тут всякие есть, – возразил парень. – Я и стариков видал, и пацанов совсем, и женщин тоже.
Пётр Поликарпович подумал
