— Ловушку? — изумленно переспросил Брут. — Ведь не собираетесь же вы его подстерегать? Как тогда люди узнают, кто это сделал?
— Ловушка — единственный способ, — решительно сказал Требоний. — А чтобы доказать, чьих рук это дело, мы возьмем его голову и пойдем с ней на Форум, где успокоим всех парой великолепных речей. Созовем сенат и потребуем, чтобы он воздал нам почести за то, что мы избавили Рим от тирана. Если будет нужно, прихватим попутно и Цицерона. Он обязательно нас поддержит.
— Но это ужасно! — крикнул Брут. — Отвратительно! Тошнотворно! Отрубить голову Цезарю? И почему тогда Цицерон не входит в клуб?
— Потому что Цицерон трус и не умеет держать язык за зубами! — огрызнулся Децим Брут. — Мы воспользуемся им потом, а не до или во время акции. Брут, как ты вообще ее представляешь? Как публичную?
— Да, как публичную, — твердо ответил Брут.
Все ахнули.
— Нас в тот же миг разорвут на куски, — сглотнув, проговорил Гальба.
— Это тираноубийство, а не просто убийство, — отрезал Брут тоном, сказавшим Кассию, что на попятный он не пойдет. — Это необходимо сделать публично, открыто. Убийство исподтишка превратит нас в убийц. Мне внушали, что мы будем действовать в духе первого Брута и Ахалы, которые были освободителями, и их славили как таковых. Наши мотивы чисты, наши намерения благородны. Мы освобождаем Рим от царя-тирана, и это требует от нас особенной щепетильности. Разве это не ясно? — спросил он, простирая к собравшимся руки. — Нам не будут аплодировать за это убийство, если оно будет совершено тайком!
— Да, я понимаю, — язвительно усмехнулся Базил. — Мы встретим Цезаря, скажем, на Священной дороге, среди тысячи его клиентов, раздвинем это море людей, не спеша подойдем к нему и скажем: «Ave, Цезарь, мы благородные люди и собираемся убить тебя. Встань вон там, скинь тогу с левого плеча и подставь грудь под наши кинжалы!» Какая чушь! Где ты витаешь, Брут? В облаках Олимпа? В идеальном мире Платона?
— Нет, но я все равно никогда не возьму в руки раскаленное железо и щипцы, Базил! — рявкнул Брут, сам удивляясь силе своего гнева.
Пускай Порция втравила его в это дело, но он не собирается идти на поводу у таких гнусных типов, как Муниций Базил! Даже ради ста тысяч Катонов! Бесповоротно связав себя с ними, он вдруг понял, что не позволит им гнуть свое.
Этот яростный всплеск подействовал на Кассия неожиданным образом. Инстинкт самосохранения словно бы выветрился из него в один миг, а на его месте возникло огромное желание отдать за успех этого плана все, даже жизнь. Брут прав! Нет лучше способа убить Цезаря! Только в открытую, и больше никак! Пусть они все погибнут на месте, но Рим навечно поставит их статуи среди статуй богов. Есть ли судьба достойней?
— Замолчите, все! — гаркнул он, предотвращая открытое столкновение. — Он прав, дураки! Мы должны сделать это публично! По опыту знаю, что тайные дела редко приводят к успеху. К цели надо идти прямым путем, а не окольными дорожками. Конечно, мы не подойдем к Цезарю и не объявим о наших намерениях, Базил, но нож на публике убивает так же уверенно, как и в любом другом месте. Более того, это дает нам шанс убрать всех троих одним махом. Цезарь в последнее время обычно стоит между младшим консулом и суффектом. — Он ударил кулаком по ладони. — Мы избавляемся от Антония. — Шлеп! — И от Долабеллы и Цезаря. — Шлеп!
— Нет! — крикнул Брут. — Нет, нет! Мы — тираноубийцы, а не массовые убийцы! Я не желаю больше слышать об убийстве Антония и Долабеллы! Если выйдет, что они будут стоять по бокам, — пусть стоят! Мы убиваем царя, и только царя! И, убивая, мы крикнем, что освобождаем Рим от тирана! Потом бросим кинжалы и пойдем на ростру, откуда гордо, не стыдясь, а торжествуя, обратимся к народу! Красноречие двигает горы и выжимает слезу из горгон, а у нас есть ораторы, способные и на большее. Они нарекут нас освободителями страны. Нас, которые для вящего впечатления покроют головы колпаками свободы.
«И почему я решил, что Марк Брут окажется ценным приобретением?» — подумал Требоний, с тяжелым сердцем слушая этот бред. Он посмотрел на Децима Брута — тот закатил глаза в отчаянии. Даже если теперь заглушить эту чушь, план разлетается на куски, он подорван. Убить тайно и признаться в этом в заранее определенный момент при уже осведомленном Антонии — это одно. А Брут предлагает самоликвидацию. Антоний будет обязан убить их и убьет! Спокойно, не торопясь, Требоний мысленно попытался собрать в подобие целого клочья прежнего плана, и, кажется, что-то ему удалось.
— Подождите! Подождите! Я придумал! — крикнул он так громко, что нарастающий гвалт стих. Все повернули к нему головы. — Это можно сделать публично и безопасно. В мартовские иды, в курии Помпея. Там достаточно людно, а, Брут?
— Курия — это публичное место, именно то, что нужно, — медленно проговорил Брут. Глаза расширены, со лба течет пот. — Я не имел в виду, что это надо сделать среди огромной толпы народа. Просто нам нужны свидетели с безупречнейшей репутацией, люди, способные поклясться всеми священными клятвами, что мы были честны и что наши намерения более чем благородны. Собрание палаты полностью отвечает сказанному, Требоний.
— Тогда это решает, где и когда, — сказал тот довольным тоном. — Цезарь всегда сразу проходит внутрь, не останавливаясь для разговоров. Обычно, войдя в помещение, он ждет, уткнувшись в бумаги, пока все займут свои места. Но он никогда не нарушает общепринятых правил, секретарей с собой не берет, а ликторы его теперь не сопровождают. Войдя в курию, он становится беззащитным. Я полностью согласен с тобой, Брут. Мы убьем Цезаря, и только Цезаря. Но это значит, что мы должны удержать других курульных магистратов на улице, пока Цезарь не будет убит, потому что у них у всех имеются ликторы. А ликторы не думают, они действуют. Стоит кому-то в их присутствии поднять на диктатора руку, и они тут же бросятся ему на помощь. И нам не удастся убить его. Поэтому очень важно обдумать, как быть с курульными магистратами. Решить конкретно, как их задержать.
Лица повеселели. Требоний вырабатывал новый план, ценный не только тем, что он будет осуществлен очень скоро, но и тем, что он новый. Большинство членов клуба совсем не жаждали участвовать в акции, связанной с необходимостью демонстрировать жуткий трофей — голову Цезаря. Некоторые вообще сомневались, идти или не идти.
— Мы должны действовать быстро, — продолжал Требоний. — Определенно последний ярус успеют заполнить заднескамеечники, но мы окружим Цезаря, и они не поймут, что происходит. А мы уже будем стоять там, где надо, — на курульном возвышении, откуда сможем себя оправдать, надев колпаки свободы или что-то еще. Первой реакцией у всех будет потрясение, а потрясение парализует. К тому времени, как Антоний очнется, Децим — я думаю, мы все согласимся, что он наш лучший оратор, — Децим начнет произносить речь. При всех своих недостатках Антоний практичный человек. И он поступит правильно, независимо от того, кузен он Цезарю или нет. А палата отреагирует так, как отреагирует Антоний, независимо от того, что будет говорить Долабелла. Все знают, что Цезарь и Антоний не ладили. Уважаемые члены клуба, я абсолютно уверен: Антоний ничего не предпримет в ответ.
«О Требоний, Требоний! Что знаешь ты, чего не знаем мы? — подумал Децим после этого торопливого, но эффектного монолога. — Ведь ты уже заключил сделку с нашим Антонием, да? Как это умно с твоей стороны! И как умно со стороны того же Антония! Он получает то, чего хочет, не коснувшись кузена и пальцем».
— Я все-таки настаиваю, что Антония тоже надо убить, — упрямо сказал Кассий.
Ему ответил Децим:
— Нет, я так не думаю. Требоний прав. Если мы не будем оправдываться, совершив акцию освобождения — отличное, кстати, наименование, Брут, я думаю, мы и станем называть себя освободителями, — тогда у Антония будет много причин уладить наши дела. Во-первых, он возглавит войну с парфянами…
— Значит, он займет место Цезаря? — проворчал Кассий.
— Это война, а Антоний любит войну. Но занять место Цезаря? Это ему никогда не удастся. Он слишком ленив. Весь пыл его уйдет на спор с Долабеллой, кто будет старшим консулом, а кто нет, — сказал Стай Мурк. — Я предлагаю кому-то из нас переговорить с Цицероном, который не войдет в курию, пока Цезарь там, но который будет счастлив полюбоваться на его мертвое тело.
— Есть более важная проблема, — сказал Децим, — а именно как помешать Антонию, Долабелле и другим курульным магистратам войти в курию, пока все не кончится. Одному из нас придется остаться в саду. Тому, кто с Антонием в приятельским отношениях, с кем он будет рад остановиться и поболтать. Пока Антоний не войдет в курию, никто туда не войдет, включая и Долабеллу. — Он глубоко вдохнул. — Пусть останется Гай Требоний.
