Что бы Цезарь ни предпринимал, пытаясь противостоять шквалу нападок, ничто ему не помогало. Оставалось одно — перейти Рубикон. Это была его последняя ставка. А Марк Лепид, самый младший в своей родовой ветви, тут же поставил на Цезаря и с тех пор никогда не оглядывался на прошлое. Он малость чокнутый и не ладит с законом, говорили о нем окружающие. Всегда выкручивается, чтобы платить поменьше налогов, а политически — полный ноль. Но два ценных качества перевешивали недостатки. Он был человеком Цезаря и достаточно знатным аристократом, чтобы придать фракции Цезаря респектабельный вид.
Его первая жена была бесприданницей из рода Корнелиев Долабелл, но вскоре после родов она умерла. Следующая жена пришла с приданым в пятьсот талантов. Она была средней дочерью Сервилии и ее второго мужа Силана. Юнилла вышла за него замуж за несколько лет до того, как Цезарь перешел Рубикон. И все те годы ее деньги держали Лепида на плаву. А в начале гражданской войны теща Лепида была очень рада, что он и Ватия Исаврик вошли в лагерь Цезаря, поскольку Брут и Тертулла выбрали лагерь Помпея. Кто победит, для Сервилии не имело значения. Проиграть она не могла.
Зять Лепид нравился Сервилии меньше других, в основном потому, что говорил ей в глаза все, что думал. Ему и в голову не приходило льстить ей. Высокому, красивому, статному, кровно связанному с Юлиями Цезарями аристократу было все равно, какого мнения о нем Сервилия. Да и Юнилле, которая очень любила Лепида. У них родились два сына и дочь. Дети как дети, спокойные, никаких особых отличий.
Разбогатев под рукой Цезаря, Лепид купил внушительный особняк на Гермале, северо-западной стороне Палатина, с видом на Форум и со столовой, достаточно просторной, чтобы вместить шесть пиршественных кушеток. Повара у него были не хуже, чем у Клеопатры, а винный погреб хвалили все, кому выпала честь судить о его содержимом не понаслышке.
Хорошо сознавая, что Цезарь сразу после заседания сената может уехать из Рима, Лепид заручился его обещанием отобедать у него накануне мартовских ид. Будут лишь мужчины, среди них Антоний, Долабелла, Брут, Кассий, Филипп. Он звал и Цицерона, но тот отклонил приглашение. Сказал, что нездоров.
К его удивлению, Цезарь пришел раньше всех.
— Дорогой Цезарь, я думал, ты придешь последним и уйдешь первым, — приветствовал гостя в огромном атрии хозяин дома.
— В моем сумасшествии есть система, дорогой заместитель, — сказал Цезарь, одной рукой указывая на замершую сзади свиту, в которую входил и египетский врач. — Боюсь, мне придется проявить непростительную невежливость, работая во время трапезы, поэтому я пришел пораньше, чтобы просить тебя посадить меня на самое дальнее ложе, где я буду один. Устрой на locus consularis кого захочешь, а меня помести там, где я смогу читать, писать и диктовать, не отвлекая других гостей.
Лепид воспринял это совершенно спокойно.
— Любое ложе будет твоим, — сказал он, сопровождая малоудобного, но почетного гостя в столовую. — Сейчас внесут пятое ложе, потом можешь выбрать.
— Сколько нас будет?
— Двенадцать, включая тебя и меня.
— Edepol! Значит, каждое ложе рассчитано на двоих.
— Только мое. Не беспокойся, Цезарь, я посажу Антония рядом с собой, — усмехнулся Лепид. — Он такой огромный, что третьего просто сбросит. Остальные устроятся по трое. Места хватит на всех.
— Фактически я даже выручаю тебя, — сказал Цезарь, когда слуги внесли пятое ложе и поставили в дальний конец, слева от хозяйского lectus medius. — Я сяду там. Это как раз то, что мне нужно. Есть где разложить документы, и, если позволишь, я попросил бы тебя поставить за моей спиной стул для моих секретарей. Они будут сменять друг друга, приходить и уходить. Остальные будут ждать снаружи.
— Я прослежу, чтобы их устроили и накормили, — сказал Лепид и поспешил уйти, чтобы ознакомить управляющего с новым порядком вещей на сегодняшний вечер.
Таким образом, гости, пришедшие несколько позже, нашли Цезаря на самом незавидном из мест, сплошь заваленном свитками и бумагами. Позади него, на стуле, сидел напряженно внимающий ему секретарь.
— Бедный Лепид! — улыбнулся Луций Цезарь. — Лучше всего, если ты посадишь Кальвина, Филиппа и меня напротив этого бесцеремонного нечестивца. Мы не из робких и не оставим его без внимания. Кто знает, вдруг ему захочется поговорить.
Когда внесли первое блюдо, Марк Антоний и Лепид возлежали на lectus medius. Долабелла, Луций Пизон и Требоний разместились справа от них, далее обустроились Филипп, Луций Цезарь и Кальвин. Слева от lectus medius возлежали Брут, Кассий и Децим Брут. За ними — Цезарь.
Естественно, усердие Цезаря никого не удивило, поэтому обед проходил очень весело, чему способствовало и отличное фалернское белое вино к первому, рыбному блюду, и великолепное хиосское красное вино к мясу, более плотному, основному из блюд, и сладкое, слегка шипучее белое вино из Альбы Фуценции к сырам и десерту, завершавшим обед.
Филиппу очень понравился новый десерт, изобретение кулинаров Лепида. Он являл собой желатиновую смесь крема, меда, превращенной в мягкую массу ранней клубники, яичных желтков и взбитых яичных белков. Все это, замороженное в форме павлина и облитое сахарной глазурью из взбитых коровьих сливок, окрашенных соком листьев и лепестков в розовый, зеленый, голубой, лиловый и желтый цвета, красовалось перед ним на столе.
— Должен признать, — бормотал взволнованно он, — что в сравнении с этим моя амброзия с горы Фисцелл чересчур переслащена. А здесь идеальное сочетание! Подлинная амброзия! Цезарь, попробуй. Ну хоть ложечку, а!
Цезарь поднял голову, усмехнулся, попробовал и удивленно вскинул глаза.
— Ты прав, Филипп, это амброзия. Статья десятая: закон запрещает продавать, обменивать, дарить талон на бесплатное зерно или любым другим способом от него избавляться под страхом наказания, предписывающего провинившемуся в течение пятидесяти рыночных интервалов работать в некрополях и бросать известь в ямы для захоронения бедняков. — Он попробовал еще ложечку. — Очень вкусно! Мой врач одобрил бы. Статья одиннадцатая: со смертью владельца талона на бесплатное зерно талон следует возвратить плебейскому эдилу вместе со свидетельством о смерти…
— А я думал, Цезарь, — прервал его Децим Брут, — что закон о распределении бесплатного зерна уже принят.
— Да, но, перечитав его, я нашел, что он допускает двоякое толкование. В лучших законах, Децим, нет лазеек.
— А меня потрясло наказание, — сказал Долабелла. — Забрасывание известью вонючих общих могил отвратит любого и от всего.
— Мне надо было найти какое-то средство устрашения для людей, у которых нет денег, чтобы заплатить штраф, и нет имущества, которое можно было бы конфисковать. Владельцы талонов на бесплатное зерно очень бедны, — сказал Цезарь.
— Теперь, когда ты оторвался от своих бумаг, ответь мне на один вопрос, — сказал Долабелла. — Я заметил, что ты хочешь иметь сто единиц артиллерии на один легион для войны с парфянами. Я знаю, что ты ярый сторонник артиллерии, Цезарь, но не слишком ли это много?
— Катафракты, — коротко ответил Цезарь.
— Катафракты? — нахмурясь, переспросил Долабелла.
— Парфянская кавалерия, — пояснил Кассий, который видел тысячи таких конников на реке Билех, — вся, с головы до ног, затянутая в кольчуги. Они ездят на лошадях, тоже покрытых кольчугой.
— Да, я помню, Кассий, о твоих докладах сенату. Ты говорил, что они на скаку не опасны, и мне пришло в голову бомбить их на ранних стадиях боя, — задумчиво сказал Цезарь. — Можно будет бомбить и обозы верблюдов, подвозящих новые стрелы парфянским лучникам. Если мой замысел не оправдается, можно перевести большую часть артиллерии в запас, но почему-то мне думается, что я прав.
— Я тоже так думаю, — сказал Кассий, пораженный этой идеей.
Антоний, который не любил мужских пирушек со слишком чопорными сотрапезниками, хотя бы и равными ему по происхождению, рассеянно слушал этот разговор, то задумчиво глядя на lectus imus, занятое Брутом, Кассием и Децимом Брутом, то переводя взгляд на Цезаря. «Завтра, мой дорогой кузен, завтра! Завтра ты умрешь от рук этих вот трех человек и непризнанного гения, разместившегося напротив, — Требония. Этот не отступится, и убийство произойдет. Но видел ли ты когда-нибудь более несчастное лицо, чем лицо Брута? Почему он участвует в том, что наводит на него такой ужас? Готов поспорить, он в жизни еще никого не убивал!»
— Возвращаясь к известковым ямам, некрополям и смерти, — вдруг громко произнес Антоний. — Какая смерть лучше? Как предпочли бы умереть вы?
Брут дернулся, побелел, быстро положил свою ложку.
— В сражении, — тут же ответил Кассий.
— Во сне, — сказал Лепид, вспомнив своего отца, вынужденного развестись с обожаемой женой и медленно угасавшего в тоске по ней.
