Требоний дернулся от неожиданности. Децим подошел к нему, взял его руку и сильно сжал.
— Все имеющие опыт галльской войны знают, что ты не боишься пользоваться кинжалом. Никто не осмелится назвать тебя трусом, мой дорогой Гай. Для пользы дела именно тебе надо остаться в саду, даже если это и значит, что у тебя не будет возможности нанести удар во имя свободы.
Требоний ответил на пожатие.
— Я согласен, при условии что все будут согласны. Но в этом случае, Децим, ты нанесешь два удара. Один — за меня. Двадцать три человека, двадцать три удара. Так никто не узнает, чей удар был смертельным.
— Я с радостью это сделаю, — ответил Децим с блеском в глазах.
Проголосовали. Единогласно решили, что Гай Требоний остается в саду и задерживает Антония.
— Есть ли необходимость встречаться снова до ид? — спросил Цецилий Буциолан.
— Нет никакой необходимости, — широко улыбаясь, ответил Требоний. — Но я настаиваю, чтобы мы собрались в саду через час после рассвета. Ничего особенного не случится, если нас там увидят всех вместе. Все равно, как только Цезарь будет убит, ни для кого не останется тайной, о чем мы сговаривались. Зато мы без помех обсудим детали. Цезарь опоздает. Не забывайте, это ведь иды и, значит, Цезарю придется заместить несуществующего flamen Dialis, чтобы провести овец по Священной дороге, а потом подняться к вершине холма и совершить жертвоприношение. Наверняка у него найдутся и другие дела, поскольку он вскоре уезжает из Рима… если, конечно, ему это удастся.
Все послушно засмеялись, кроме Брута и Кассия.
— Я чувствую, пройдет добрая пара часов, прежде чем Цезарь появится, — продолжил Требоний. — Децим, хорошо бы тебе на рассвете заглянуть в Общественный дом, чтобы сопроводить его к храму Юпитера, а потом и туда, куда ему вздумается пойти. Но как только он направится к Марсову полю, пошли нам предупреждение. Делай это открыто — скажи ему, что он сильно опаздывает и лучше известить сенаторов, что Цезарь уже в пути.
— В своих высоких красных ботинках, — хихикнул Квинт Лигарий.
У дверей храма Цереры все торжественно пожали друг другу руки, обменялись серьезными взглядами и растаяли в темноте.
— Гай, я хочу, чтобы ты вернул своих ликторов, — сказал Луций Цезарь кузену, встретив его около казначейства. — И не смей игнорировать меня под предлогом срочной необходимости продиктовать очередное письмо! Это становится просто смешным, даже маниакальным.
— Я бы и рад отдохнуть хоть часок, Луций, но это невозможно, — ответил Цезарь, сделав знак секретарю идти следом за ними. — Следует узаконить сто пятьдесят три надела для ветеранов. Государственной земли у нас нет, а владельцы латифундий, у которых моя комиссия покупает участки, сопротивляются. То, что скупается в чужих землях, тоже подлежит регистрации. Как цензор, я должен ежедневно заверять бесчисленные контракты, а еще я рассматриваю по тридцать — сорок петиций от граждан то одного, то другого города, и все с серьезными жалобами. И это только верхушка горы моей работы. Мои сенаторы и магистраты или слишком ленивы, или слишком высокомерны, или их что-то не устраивает в механизме правления… в общем, эффективной работы от них не дождешься. А у меня нет времени на основание дополнительных бюрократических служб. Хотя их необходимо создать, прежде чем снять с себя бремя диктаторских полномочий.
— Но я здесь и хочу тебе помочь, пусть ты и не просишь, — с легким упреком сказал Луций.
Цезарь улыбнулся, сжал его руку.
— Ты почтенный, уже немолодой консуляр, и одна только твоя помощь мне в Галлии должна освободить тебя от тяжелой бумажной работы. Нет, пора расшевелить заднескамеечников, занять их хоть какой-то работой. А то на собраниях они просто сидят и молчат, а в остальные дни бегают по судам, вникают в суть пикантных процессов. Им интересно, но Риму никакой пользы.
Луций несколько успокоился и согласился пройтись с Цезарем от колодца Ютурны до небольшого круглого храма Весты. За ними двинулись и клиенты. Очень большая толпа. Тоже немалое бремя для человека. Глядя на них, Луций даже порадовался, что ликторов нет. Все поменьше народу.
Прилавки и киоски на Римском Форуме ставить было не принято, но то здесь, то там к стенам жались ручные тележки, с которых завсегдатаи Форума покупали еду. Кроме того, ни одна из таблиц, увековечивающих законы, по которым жил Рим, не запрещала людям, сведущим в оккультизме, занимать здесь подходящие для своих дел уголки. Римляне — суеверный народ, и всякого рода астрологи, предсказатели будущего, восточные маги, расположившись по периметру Форума, ждали возможности реализовать свой товар. Дашь серебряную монетку — и можешь узнать, что ждет тебя завтра, или почему твое предприятие терпит крах, или на какое будущее может надеяться твой новорожденный сын.
Старый жрец-предсказатель Спуринна имел беспримерную репутацию среди своих собратьев по ремеслу. Он сидел с той стороны Общественного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне динарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.
Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.
— Цезарь! — позвал он.
Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.
— Который Цезарь? — с улыбкой спросил Луций.
— Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, — громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. — Цезарь значит царь!
— О нет, опять та же музыка, — вздохнул Цезарь. — Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?
— Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.
— Тогда что ты хочешь сказать?
— Берегись мартовских ид!
Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.
— И что же случится в мартовские иды, старик?
— Твоя жизнь в опасности!
— Спасибо, что предупредил, — сказал Цезарь и отошел.
— Обычно его предсказания всегда сбываются, — с дрожью в голосе сказал Луций. — Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
— Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
— Когда? Кто? — нетерпеливо спросил Цицерон.
— В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я — человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
— И никаких имен? — спросил Цицерон.
— Никаких.
— Я загляну к Бруту, — сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
— Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? — спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.
— Ах об этом! — недовольно отреагировал Брут.
— Значит, что-то есть? — встрепенулся Цицерон.
— Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
— А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
— Да, печально, — согласился Брут.
— Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.
— А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
— Я? — ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. — Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
