Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз двадцать у него мелькала мысль о побеге. Но ведь Шико, по всей вероятности, как представитель короля Французского имел почетную стражу, которой, по-видимому, было приказано тщательно охранять это чрезвычайно важное лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.
Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.
– Что ж! – ответил Генрих. – Пеняй на себя, сынок; ты хотел бежать из Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.
– Сир, – сказал Шико, – даю вам честное слово дворянина, что я и не попытаюсь бежать.
– Вот это дело!
– К тому же, – продолжал Шико, – это было бы ошибкой с моей стороны.
– Ошибкой?
– Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма любопытное.
– Ну что ж! Я очень рад, что таково твое мнение, любезный мой Шико, потому что я тоже придерживаюсь его.
Во время этого разговора они проезжали по городу Монкюк, и к войску прибавились четыре полевые пушки.
– Сир, – сказал Шико, – возвращаюсь к своей первоначальной мысли: видно, здешние волки – какие-то совсем особенные, и им выказывают внимание, которого обыкновенных волков никогда не удостаивают, – против них выставляют артиллерию!
– А! Ты это заметил? – воскликнул Генрих. – Такая у жителей Монкюка причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они всюду таскают их за собой.
– Но все-таки, сир, – негромко спросил Шико, – сегодня мы прибудем на место?
– Нет. Завтра.
– Завтра утром или завтра вечером?
– Завтра утром.
– Стало быть, – не унимался Шико, – мы будем охотиться вблизи Кагора, не так ли, сир?
– Да, в тех местах, – ответил король.
– Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту, конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим достойным зверям был бы оказан полный почет!
– Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, – мыслимое ли это дело! Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын мой, тебе так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и оно прекрасно! Вынуть знамя из чехла, – приказал король, – господин Шико желает внимательно разглядеть наваррский герб!
– Нет, нет, это лишнее, – заявил Шико, – потом успеется! Оставьте его там, где оно сейчас: ему хорошо!
– Впрочем, можешь быть покоен, – сказал король, – ты увидишь его в свое время и на своем месте.
Вторую ночь провели в Катюсс, приблизительно так же, как первую; после того как Шико дал слово, что не попытается бежать, на него перестали обращать внимание.
Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех сторон к войску короля Наваррского стекались отряды численностью в сто, полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.
«Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, – сказал себе Шико, – туда мы явились бы со стотысячной армией».
Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско – тысяча пехотинцев и две тысячи конников – были в виду Кагора. Город оказался готовым к обороне. Дозорные успели поднять тревогу, и г-н де Везен тотчас принял меры предосторожности.
– А! Вот оно что! – воскликнул король, когда Морнэ сообщил ему эту новость. – Нас опередили! Это досадно!
– Придется вести осаду по всем правилам, ваше величество, – сказал Морнэ, – мы ждем еще тысячи две людей; это столько, сколько нам нужно, чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.
– Соберем совет, – сказал де Тюренн, – и начнем рыть траншеи.
Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал все эти разговоры. Задумчивое, словно пришибленное выражение лица короля Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец, и только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.
Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно выражали свое мнение, оставался нем как рыба.
Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову и повелительным голосом сказал:
– Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек и, по вашим словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?
– Да, сир.
– Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние в ряды уцелевших; нам придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще тысячу, то есть в общей сложности половину всех наших сил. Так вот, пожертвуем немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.
– Каким образом, ваше величество? – спросил де Морнэ.
– Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим воротам; на пути нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем человек двести убитыми и ранеными, но пробьемся к воротам.
– Что дальше, ваше величество?
– Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не так уж это трудно.
Шико в ужасе глядел на Генриха.
– Да, – проворчал он, – вот уж истый гасконец – труслив и хвастлив; ты, что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?
В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:
– Не будем терять время понапрасну, господа! Не дадим жаркому остыть! Вперед – за мной, кто мне предан!
Шико подошел к де Морнэ, которому за весь путь не успел сказать ни слова.
– Неужели, граф, – шепнул он ему, – вам хочется, чтобы вас всех изрубили?
– Господин Шико, это нам нужно, чтобы как следует воодушевиться, – спокойно ответил де Морнэ.
– Но ведь могут убить короля!
– Полноте, у его величества надежная кольчуга!
– Впрочем, – сказал Шико, – я полагаю, он не так безрассуден, чтобы ринуться в гущу схватки?
Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.
«Право слово, – подумал Шико, – он все же более приятен, когда спит, чем когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит; во сне он более учтив».
Глава 23
О том, как вел себя король генрих Наваррский, когда впервые пошел в бой
Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние двух пушечных выстрелов; затем расположились завтракать.
После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.
В три часа пополудни, то есть когда до сумерек осталось каких-нибудь два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно, что, когда он жестикулировал, пальцы болтались, словно перчатки, развешанные для просушки.
