ехать на свой счёт для того, чтобы возвратиться сюда здоровым. У меня бродит в голове новый план для него; но не знаю, созреет ли…” В этом отрывке из письма Тургенева Вяземскому – от февраля 1818-го – интрига той петербургской осени-зимы. Письмо Северина, о котором речь, не сохранилось. Вероятно, Дмитрий Петрович сообщал Батюшкову невесёлые новости о том, что устроить поэта на службу по дипломатической линии не представляется возможным. “Ехать на свой счёт” Батюшков решает словно назло обстоятельствам. После смерти отца и спасения Даниловского – можно подумать о себе. Лучше поправить здоровье, чем жить пустыми обещаниями. И вот Тургенев, чувствовавший Константина Николаевича тоньше и лучше остальных, берётся переломить ситуацию “…в пользу Батюшкова, которого сохранить должно и для приятелей, и для поэзии”.
В мае 1817 года Батюшков приезжает в Москву. Он ищет встречи с директором московской гимназии Петром Дружининым, чтобы устроить маленького Помпея. Дружинин, однако, в разъездах, и Батюшков вынужден ждать. Он живёт в доме генерала Константина Полторацкого, близкого родственника Олениных. Как раз к этому времени из Белёва в Москву возвращается Жуковский. Благодаря его деятельному характеру на свет появляется письмо к императору – с нижайшей просьбой определить коллежского асессора Батюшкова в дипломатическую миссию в Неаполь. В Италию, “которой климат необходим для восстановления моего здоровья, расстроенного раною и трудным Финляндским походом”. Это будет первое из писем, отправленных императору Батюшковым.
Через несколько лет теряющий рассудок поэт обратится к Александру совсем с другой просьбой.
Письмо составляет от имени Батюшкова сам Жуковский. План таков: передать письмо графу Каподистрии, управляющему коллегией иностранных дел. Через графа оно дойдёт до государя, без чьего высочайшего росчерка Батюшкову не может быть ничего пожаловано. Посредником в передаче письма будет Александр Иванович Тургенев.
В начале июня письмо у него в Петербурге.
Жуковский обещает Тургеневу задержать Батюшкова в Москве недели на две. Именно столько друзья полагают на ожидание ответа. В случае положительного решения Батюшков отправится оформлять назначение в Петербург. Однако поэт непреклонен и собирается на юг немедля. Купания предписаны ему в июле, и он не хочет терять время, “ибо здоровье моё есть главное моё попечение”, ожидания же столько раз его обманывали. А вернуться, если новости будут хорошими, он успеет. “Через две или три недели желаю получить решение судьбы моей, – пишет он Муравьёвой, – ибо если ничего не успеем, то я совершу свое путешествие по Крыму и стану отыскивать древности”.
Что ж, вполне достойная альтернатива государевой службе.
Но отыскивать для чего и, главное, на что?
За полгода до приезда Батюшкова в Одессу в городе открывается Ришельевский лицей. Создать учебное заведение по образцу Царскосельского было идеей прежнего градоначальника герцога Ришелье, испросившего царское позволение в Париже ещё в 1814-м. Однако к 1818 году Ришелье станет премьер-министром Франции, и заведение открывает его преемник граф Ланжерон.
Во времена Батюшкова Лицей занимает здания Коммерческой гимназии и Благородного института. Особняки соединены одноэтажным строением с фасадом на Екатерининскую улицу и аркой по центру, которая ведёт в тенистый внутренний дворик. Тот Лицей можно увидеть и сегодня, правда, разросшийся крупными пристройками до неузнаваемости.
Лицей настолько популярен, что Иван Матвеевич Муравьёв-Апостол, приехавший, как и Батюшков, лечиться водами и купанием, подумывает отдать сюда 12-летнего Ипполита, младшего сына; а племянник Оленина уже зачислен. “Племянник ваш здоров, – докладывает Батюшков Оленину, – я вчера видел почтенного Николя, который им очень доволен”.
Шарль Николь – француз, педагог, иезуит. В прошлом директор популярного пансиона для детей аристократов в Петербурге, а ныне глава одесского лицея. Дух учёной западной религиозности, передавшийся Александру в Европе, ещё витает над черноморскими степями, и русская знать охотно отдаёт отпрысков под эгиду католического наставника. Впрочем, грань между просвещением и прозелитизмом – тонкая, а на русской почве ещё и подвижная. Уже через два года тот, кто считался передовым наставником, подвергается высылке. Лицей, однако, продолжает существование; только в 1865 году его преобразуют в Императорский Новороссийский университет (ныне Одесский национальный).
Письма к себе Батюшков просит писать на адрес канцелярии Ланжерона. Граф – боевой генерал с легендарным военным прошлым, а ныне администратор, имеющий склонность к изящной словесности. К сожалению, склонность невзаимную, в чём убедится не Батюшков – Пушкин. Ланжерону выпало продолжать великие начинания Ришелье, и он занимается ими как может. Бумажное делопроизводство не его стихия, и он часто сбегает чёрным ходом через сад от собственных чиновников. На доклад императору Александру граф забывает рапорт, о чём, разведя руками, докладывает. Александр снисходителен – генерал, француз! И оба уединяются в кабинете. Потом Ланжерон выходит один и машинально запирает снаружи двери. Александр вынужденно проводит несколько времени в заточении, потом аккуратно начинает постукивать. Его освобождают; конфуз обращают в шутку; шутка становится городской легендой.
Однако административные заботы действительно тяготят графа, и всё больше – о чём он и сам напрямую говорит в прошении об отставке: “Все земли, мне вверенные, составляли площадь, равную Франции, были населены десятью различными народностями и значительным числом иностранцев; <…> Можно судить по этому об обременявшей меня работе и о полной невозможности её выполнить…”
Зато юмором Ланжерон обладает вполне одесским. Рассказывают, что как-то раз, утешая вдову неверного супруга, он успокаивал её в том смысле, что теперь она уж точно будет знать, где супруг проводит по ночам время. Сказанные с акцентом, а иногда и с ошибками по части русской грамматики, эти “замечания” и фразы Ланжерона составят обаяние его юмора, который невероятным образом станет частью обаяния и всего города[59].
Одесса в 1818 году – всё ещё этюд, набросок, абрис. Великолепное будущее города только угадывается. И складывается оно не только из торговой современности и оперного искусства. Но из далёкого прошлого тоже. Чтобы вернуть из “пыли веков” это прошлое – в виде античного надгробия или амфоры, или монеты – чтобы совершить путешествие во времени – нужно только нагнуться. Российская археология зарождается в Одессе здесь и сейчас, и Батюшков – невольный тому очевидец и даже участник.
По указу Ришелье “никому из частных путешественников, Новороссийские губернии посещающих, не дозволяемо было собирать могущих находится там древних редкостей”. Но есть земли частных владений, на которые этот указ не распространяется. Например, Ильинское Кушелева-Безбородки. Батюшков хорошо подготовился к путешествию – от хозяина, графа Александра Григорьевича, у него письмо к эконому Ильинского. По пути из Николаева в Одессу у Константина Николаевича есть возможность задержаться в имении, что означает – увидеть руины древнегреческой Ольвии, которую земли графа так удачно заняли. “Я снял план с развалин или,
