— Ну и последняя ерундень, о которой хочу вам сказать.
π ![]()
Голгот выдержал долгую паузу. Все молчали. Он обвел взглядом всю нашу ассамблею и продолжил:
— Я через неделю встречусь с одним стариком, которого тут некоторые моим отцом зовут. У меня к нему пара-тройка вопросов есть. И я вас кое о чем хочу заранее попросить. Что бы вы ни увидели, что бы ни произошло, вы не вмешивайтесь. Ясняк?
— Что ты задумал, Голгот?
— Если кому не ясно и кто-то из вас решит свой рыльник в мои дела сунуть, то Эрг того в горизонтальное положение быстро приведет. Он мне слово дал. Шутить с ним не советую. Усекли?
237
Он бросил на нас еще один каменный взгляд, решив убедиться, что мы все поняли. Но мы и без того боялись себе представить, что будет. Мы ждали худшего. «Я не хочу этого видеть», — прошептала Аои Степпу. «Если хочешь знать мое мнение — будет бойня», — прогнозировал без особых чудес один из раклеров. «Я б на это посмотрел! Представляешь, два Голгота лицом к лицу, тридцать пять лет спустя?! Вот это будет зрелище», — добавил другой. И в каком-то смысле он был прав, зрелище вышло еще то.
) ![]()
Наше прибытие в лагерь походило на сказку. Лагерь был отлично защищен, он находился во впадине в форме подковы, у подножия массива с высокими оранжевыми колоннами и водопадами, что стремительно неслись вниз, наполняя целое переплетение рек и ручейков, стелившихся по земле. Ветер там был чистый, ни пылинки, он скользил вдоль заснеженной горной цепи, что величаво загораживала горизонт к верховью. Ночью катабатические ледяные потоки опускались в котловину, но по утрам, благодаря резкому разлому в скале, ротор тихонько втягивал нагретый воздух равнины до самого вечера, принося растениям и людям вполне милосердные условия существования.
Когда мы пересекли амбразуру огромного природного цирка, дрожь радости пробежала у меня по телу, как только я увидел эту цветную мозаику. Пшеничные, ячменные, ржаные поля очеловечивали пространство. Тут чередовались желтая целина утесника, зелень диких, а местами и пастбищных прерий, сиреневый снег цветущих фруктовых садов. В зазорах этого узора просматривались небольшие ухоженные холмики и несколько долин, где угадывались отдельные облагороженные участки земли, расходившиеся каплей к низовью. Время было после полудня, и заходящее солнце протягивало свои длинные,
236
мягкие, почти осязаемые лучи в направлении цирка, так что уйма ребятишек, опрометью бежавших к нам наперерез через поля и ручейки, с долгим завывающим криком радости, казалась мне в таком освещении группкой золотистых львят. За ними, обгоняя, бесшумно шли четыре аэроглиссера в самом русле реки, а еще далее — элиолодки и джонки с голубыми парусами. В целом, пожалуй, около сотни человек вышло нас встречать, собственно говоря, весь лагерь, да с такой радостью, что могла сравниться разве что со счастьем наших родителей снова нас увидеть. Детишки наспех надергали нам пару охапок цветов, а карманы у них были полны бабеолек и подарков, которые они вывалили перед нами все сразу, разведя веселый бедлам.
Я сразу понял Фреольцев, что засиживались здесь месяцами. И Диагональщиков на их велесницах, которые под предлогом того, что привозят вести с низовья, оставались тут сначала на пару дней, затем на неделю, затем на три… Знаменитый лагерь Бобан долгое время оставался простой базой у подножья Норски, потом превратился в деревню с весьма элегантной и округленной архитектурой, стал тихой гаванью, где ниспадающий ветер тут же пробирал наши запрятанные вглубь мечты о доме. Говоря прямо, это место было настоящей ловушкой. Свет, обилие воды, свежий, чистый ветер, определенно плодородная земля — все это привлекало благоприятную энергию. Все, начиная с вычерченных по размерам фонтанов дорожек, с сети орошения, привязанной к расположению ветряков, с места установки двух винтовых фареолов, служивших мельницами, материалов, используемых для бесшумного передвижения глиссеров, от детских игрушек до ткани одежды, все выдавало след и вкус сдержанной и прагматичной элиты, чьи технические навыки и понятия объясняли уместность всего сделанного. Разумеется, лагерь был
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})235
обязан матери Ороси ее знаниями в аэрологии, а матери Степпа — долговечностью растений и стойкостью бродячих садов. И конечно же, по части политической организации и щедрых традиций приема гостей, а также Фреольцев и Диагональщиков, все бы это не достигло таких высот, если бы не отец Пьетро, а без Голгота-старшего не было бы самых рискованных предприятий по части отвода вод по центральным водопадам и гордого возвышающегося фареола номер восемь, стоящего на вертикальном выступе и пятьсот метров в высоту над входом в цирк. Фареол был оснащен лопастями из луженого стекла, и солнечный свет колесом отблесков разносился от него на полсотни метров к низовью. Но, помимо личных заслуг, в устройстве лагеря явно ощущалось общее участие пяти последовавших друг за другом Орд. Именно общие знания и усилия придавали ему столь благородный вид, так легко и быстро меня привлекший. Если Орде и заканчивать где-то свои дни, так уж, пожалуй, здесь, в лагере Бобан, а не в каком-нибудь селе или даже в Альтиччио, чья горделивость и привычка смотреть на всех сверху вниз были столь невыносимы нам с нашей придирчивой и непримиримой своевольностью.
— Восьмой Голгот здесь?
— Он скоро будет, Арриго. Он пошел рубить ступени на Дженском столбе.
— Он знал, что мы на подходе?
— Да, Ассель вас увидел еще сегодня утром с фареола, в подзорную трубу. Он нас по проводу всех предупредил, прямиком оттуда. А потом и сам спустился по виа феррата — не мог устоять на месте.
— А как Голгот отреагировал?
— Сказал готовить банкет. Ну ты же знаешь его, никогда понять невозможно, что у него на уме. Ни довольный, ни злой. Не знаю. Видно, и сам не знает, как быть.
234
— Ничего удивительного! Его сын нам…
— Да, знаю, нам уже успели сообщить. Никто с места не двинется. Это их дела. Зрелище, видимо, будет малоприятное. Так что постараемся держаться поодаль, когда они встретятся.
Мы были кочевниками до мозга костей, и, где бы ни находились, в каком бы городе или захолустье ни оказывались, в сухой пещере или же в долине, в укрытии или под открытым небом, мы всегда и везде чувствовали себя одновременно и в своих чертогах, и чужаками. Имея с детских лет лишь весьма размытое и отдаленное представление о домашнем очаге, мы испытывали неясное стремление к нему, что пробивалось сквозь уют ночлегов, нашего переносного очага, созданного нагромождением саней, пристроенных один к одному спальников, центрального костра и легкой мебели, что бесконечно строил и ломал Силамфр. Когда отец показал мне «наш» дом, когда провел в эту элегантную, отшлифованную вручную, куполовидную постройку с застекленными окнами, и с чувством, почти несдерживаемым, столь оно было сильным, подвел к спальне, на двери которой было написано «Сов», меня вдруг охватило ощущение, что я наконец пришел домой — в тот дом, которого никогда не было, но который он придумал в силу своего ожидания, дом, где не было и не могло быть никаких детских воспоминаний, на которые я мог бы опереться, — во всяком случае так я думал, пока не решился войти в комнату… Глядя на кровать, я увидел то, что меня потрясло. На мягкой подушке, — невиданная роскошь, — лежал крохотный горсенок, сшитый из простой ткани и набитый опилками… И в этот момент во мне произошел какой-то надрыв, через который выплеснулось далекое воспоминание, тонкий приток крови. Это была моя первая игрушка, да и, собственно говоря, моя единственная
Голгот выдержал долгую паузу. Все молчали. Он обвел взглядом всю нашу ассамблею и продолжил:
Наше прибытие в лагерь походило на сказку. Лагерь был отлично защищен, он находился во впадине в форме подковы, у подножия массива с высокими оранжевыми колоннами и водопадами, что стремительно неслись вниз, наполняя целое переплетение рек и ручейков, стелившихся по земле. Ветер там был чистый, ни пылинки, он скользил вдоль заснеженной горной цепи, что величаво загораживала горизонт к верховью. Ночью катабатические ледяные потоки опускались в котловину, но по утрам, благодаря резкому разлому в скале, ротор тихонько втягивал нагретый воздух равнины до самого вечера, принося растениям и людям вполне милосердные условия существования.