‘, ![]()
Вам уже случалось проживать моменты полнейшего счастья? Целых пять месяцев рядом со мной был на расстоянии поцелуя, на расстоянии улыбки самый прекрасный бродячий сад, о котором только можно мечтать, хотя было в нем всего две рощицы да один ручеек, которых звали Сифаэ, моя мама, Фуския, моя сестричка, и Аои,
246
моя легкая любовь, мой светлый ручеек, из которого я так любил испить воды, словно сервал в теплую ночь.
Мама моя была бойкая, говорливая, днями напролет рассказывала про свой сад в Бобане. Я был в восторге от размеров ее парка, ее мании все время что-то черенковать, пересаживать, прививать, от ее пускающего ростки бесконечного поиска, что так походил на мой. А затем, с искрящимся взглядом, она объявила мне о существовании небольшой долины, укрытой от ветра, с плодоносной почвой, напитанной влагой, где она высадила самые редкие из своих зерен. А я показывал ей свои, доставал с саней бесценные мешочки зерен, и она вся дрожала от радости, что видит во мне ту же страсть к высокоростным злаковым и устойчивым стелящимся, что застилали ковром все русло в реке ветра. Они с Фускией посвятили этой долине целых два года, вложили в нее все, что было в их руках от растительного разума, мякоти и прикосновения. Они окрестили долину «Степь». Так просто! С тех пор как они узнали, что я выбрался живым из Лапсанского болота, они не сомневались, что скоро меня увидят. И они стали работать еще усерднее, полные энтузиазма, высадили для меня этот зачаточный подвижный подарок в виде секретного парка, что рос густо, поливаемый любовью, в ожидании дня, когда мои ноги ступят на его землю, мой нос вдохнет шелестящие ароматы и рука обрежет в свой черед фруктовые ветви… Парк ждал лишь того, чтобы я выбрал для себя хижину среди архипелага домиков, разместившихся на ветвях деревьев, по краю каньона или по обе стороны реки, которые местная детвора, будучи в восторге от этой затеи, решила — сами решили, настаивала сестра, — построить к моему прибытию. А пока что они приходили туда играть, а иногда и оставались ночевать, чтобы на рассвете увидеть пуму или винторогого оленя. Аои была очарована мыслью,
245
что скоро увидит сад, что мы сможем там остаться. Она ненасытно целыми днями пила рассказы моей мамы и сестры, как молоко. Она составила себе о долине насколько могла богатый образ, она уже представляла нас там…
Так, однажды ночью, после любовных ласк, когда мы с ней лежали поодаль от остальных, она сказала:
— Знаешь, я бы выбрала хижину на реке.
— Там, должно быть, сыро…
— Утром и вечером к реке наверняка приходят звери на водопой. Да и вода на месте, под рукой. Может быть, даже можно ловить рыбу прямо с балкона.
— Фуския говорит, что хижина совсем маленькая…
— А мы ее расширим! Силамфр сделает нам мебель, а Ороси — ветряки и флюгер!
— Думаешь, у них хватит времени? Мы недолго в Бобане пробудем, ты же знаешь Голгота, он захочет сразу идти дальше!
Аои ответила не сразу. И молчание ее было не двусмысленно. А затем она влила мне в уши вот какие слова:
— Я хочу, чтобы мы именно в этой хижине сделали ребенка. И на этот раз я его не брошу. Я хочу видеть, как он растет. Я хочу, чтоб у него были отец и мать.
Я не сразу нашелся что ответить. Я был взволнован, ошеломлен:
— Значит ли это, что ты хочешь… что ты готова отказаться от Верхнего Предела?
— Нет никакого Верхнего Предела. Ороси мне все сказала. Там, наверху, там сплошной лед до бесконечности. Мы все умрем, если пойдем туда!
Я подскочил на месте, сел на колени и посмотрел ей в лицо:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Как ты можешь такое говорить? Тебе не стыдно? На Дальнем Верховье нас ждет Мать-Земля! Там сад Истоков!
244
Сад всех растений, которые ты когда-либо видела, всех деревьев, всех зерен. Все, что ты знаешь, происходит оттуда! Там родилась, рождается и будет рождаться жизнь! Там мы и устроимся жить вдвоем. Девятая форма ветра — это сила прорастания, сила, благодаря которой все растет, Аои. Это ветер оплодотворяет всю землю вплоть до низовья! Я это знаю, и ты это знаешь, разве нет?
— Девятая форма, Степп, — это смерть. Ты во сне разговариваешь. В тебе говорит растительный мир, а не человек. Ты как только выпьешь воды, ты сам не свой! Ороси все знает, она аэрудит! Она мне все сказала!
— Ороси — человек, а не божество. Я слышал, как она с мамой говорила, они даже между собой не согласны насчет девятой формы. И насчет восьмой, кстати, тоже!
— Ты не хочешь от меня ребенка?
— Хочу.
Аои зарылась мне в грудь. Тело ее было такое легкое, такое подвижное. Я закрыл глаза. Слушал, как порыв ветра прокатывался к нам с верховья, как, приближаясь, проделывал дыры в ветвях линейного леса. Вот он прошел над нами и полетел дальше.
— Хочу. Но я хочу увидеть Верхний Предел. Я хочу прикоснуться к Матери-Земле.
— К Матери-Земле? Мать-Земля — это мы с тобой, дурачок…
π ![]()
Были родители, кто не нашел своих детей. А было и наоборот. Когда Тальвег увидел окаменелое тело своего отца в Лигримской пустыне, то он об этом хотя бы знал заранее. А вот что мать Альмы Лакмила Капис утонула в Лапсанском болоте двадцать пять лет назад, никто Альме об этом так и не сказал. «Да, да, сестричка жива», — продолжали твердить Альме. Вообще, для нас родители
243
впервые умирали, когда нам было лет шесть, от силы семь, в момент разлуки. Затем они умирали во второй раз, от руки известного убийцы: забвения. Но воскресали снова. Для наиболее удачливых. Или же, напротив, умирали в третий раз. Самый худший. Тот, что убивает очнувшуюся надежду увидеть их вновь. Альма так и не пришла в себя.
— Дело не в том, что она мертва. Дело в том, что я столько лет думала о том, кого больше нет, как если бы я все это время была совершенно одна, не зная об этом. Все мои мысли, обращенные к ней, падали в пропасть… Это ужасно.
Вскоре те шестеро из нас, кому посчастливилось увидеть своих родителей в живых, стали вести себя как можно тише. Я старался как можно меньше уединяться с семьей. Хотя удовольствие от этих встреч было глубоко искреннее, и искушение остаться наедине меня не покидало. Ороси оставалась примером такта и понимания. А ее мама мужественно вела с Альмой беседы о Лакмиле. Как можно чаще. Она словно оживляла ее в своих разговорах. Она чувствовала мучительную и неутолимую потребность Альмы знать, какой была ее мама. Степп же пребывал в совершеннейшем счастье. Он не осознавал, какой мукой его радость отпечатывалась на других. Сов решил ввести отца в наш круг, благо у него был такой же прямой, веселый и располагающий к себе характер, и отношения с Эртовом у нас сразу сложились дружеские. Гектиор де Торож, отец Фироста, был почти незаметным, он растворялся в группе. Ястребник частенько оставлял своему отцу птиц, но в остальном привычное добродушие затмевало его ликование.
Оставался, конечно, Голгот. Сказать, что он мало радовался этому семейному единению, было бы страшным эвфемизмом. Возраст наших родителей и их медлительность давали ему повод для бесконечных и суровых насмешек.
242
А присутствие в строю новых людей, пусть даже место им было отведено в самом хвосте Пака, явно было ему не по духу. И это помимо того, что он предчувствовал присущий подобного рода встречам риск того, что наша группа распадется. Что, возможно, некоторые откажутся от цели. Наш смешанный караван на пути к Бобану для него больше не был Ордой. Больше не был его Ордой. А был просто «стадом».
Вам уже случалось проживать моменты полнейшего счастья? Целых пять месяцев рядом со мной был на расстоянии поцелуя, на расстоянии улыбки самый прекрасный бродячий сад, о котором только можно мечтать, хотя было в нем всего две рощицы да один ручеек, которых звали Сифаэ, моя мама, Фуския, моя сестричка, и Аои,
Были родители, кто не нашел своих детей. А было и наоборот. Когда Тальвег увидел окаменелое тело своего отца в Лигримской пустыне, то он об этом хотя бы знал заранее. А вот что мать Альмы Лакмила Капис утонула в Лапсанском болоте двадцать пять лет назад, никто Альме об этом так и не сказал. «Да, да, сестричка жива», — продолжали твердить Альме. Вообще, для нас родители