— Ты бы подумала, прежде чем так делать! Я ведь и случайно выстрелить могу! Опусти девушку на землю! Быстро! — Ян эффектно выстрелил в воздух.
С яростным стоном горхада повиновалась. Федя кинулся к Рашевской:
— Ты в порядке?
Ирина не ответила: ее трясло, как в лихорадке. Она прижалась к Феде, схватившись за него, чтобы не упасть.
— Это еще не все, — продолжил Ян. — Ты знаешь, птичка, в жизни все возвращается: закон такой есть. И в твоем случае он сработал очень быстро. Теперь выбирать будешь ты: или отвезешь нас к священной горе, или я стреляю. Просто, правда?
От свистящего крика горхады заложило уши.
— Не надо так орать, горлышко заболит! — Ян едва держался на скользкой шее, но добычу из рук не выпускал. — Ну что, ты выбрала? Или опускайся, или я стреляю! Мне падать будет мягко: у тебя жира достаточно. К тому же, нам тогда и еды надолго хватит…
Уродливое создание опустилось на землю, сложив крылья.
— Транспорт подан! Забирайтесь скорее!
Ириша с Федей переглянулись.
— Я смогу, — тихо сказала девушка в ответ на его взгляд.
Литвинов сунул Ключ в барсетку, помог Рашевской взобраться на отвратительную спину существа. Ирина, сообразив, что сидя она вряд ли удержится, легла в небольшую ложбинку между широкими складками кожи горхады. Федя, секунду поколебавшись, лег на девушку сверху.
— Прости, но мне так будет спокойнее, — сказал он Ирише. — Так я точно тебя удержу.
— А я разве против? — едва слышно пробормотала Рашевская, чувствуя, как по позвоночнику словно прокатывается электрический шарик.
Подростки вцепились в густую шерсть, слипшуюся комками.
— Готовы? — крикнул Шабуров, спустившись по шее ближе к туловищу: там было не так страшно.
— Да, — неуверенно ответил Федя.
— Ничё у вас позиция! — оглянувшись, Ян не удержался и прыснул со смеху. — А я тут, значит, с этой доисторической курицей… Давай поменяемся!
— Шабуров, если еще слово скажешь…
— Транспорт, вперед! — смеясь, скомандовал Ян, и «курица», тяжело махая крыльями, поднялась в воздух.
Теперь стояла лишь одна задача: удержаться. Каждый взмах исполинских крыльев сотрясал все тело горхады. Насколько высоко она летела, видел только Ян. Ему было уже не до смеха, и он сильно пожалел, что не перелез на спину существа, хотя, с другой стороны, сидеть на шее было куда удобнее. Шабуров зажмурился, спрятав лицо в вонючих клоках шерсти, понимая, что если он еще раз посмотрит вниз, то точно упадет в обморок от страха и свалится.
Горхада еще набрала высоту — стало очень холодно. Рашевская сейчас была в самом выгодном положении: с одной стороны ее грела теплая шерсть, с другой — Федя, который крепко ее держал. У нее только сильно замерзли ноги.
Литвинов, тесно прижавшись к Ирине, упирался коленями в мягкое туловище горхады. До онемения в пальцах, он сжимал грязные комки шерсти: ведь нужно было держаться за двоих. И все же, мозг периодически отказывал: горхада ритмично двигалась, а они с Рашевской сейчас были так близко… Ирина, каждой своей клеточкой чувствуя все, что с ним происходит, даже не пыталась разобраться в своих ощущениях. Она чувствовала, как Федя дрожал от холода, как его вздувшиеся мышцы сводило от напряжения, и это напряжение было почему-то таким волнующе приятным… Его прерывающееся дыхание легко касалось ее шеи, чуть ниже уха. Ирина снова ощутила приятное покалывание в позвоночнике и вдруг почувствовала за ухом нежный и страстный поцелуй… Любовь победила страх. Федя прижался лбом к затылку Рашевской, судорожно вдохнув воздух… Она осознала: держаться и держать ее сейчас, при всех титанических усилиях, ему было намного легче, чем просто владеть собой… Эта мысль отразилась на ее испуганном лице едва заметной улыбкой. Она знала: они еще слишком юны и границы все же пока необходимы. Однако эти границы только усиливали желание. Она вдруг вспомнила Бочкова, его наглые приставания, вызывавшие у нее беспредельное отвращение… То, что тогда казалось грязным и непристойным, с Федей обрело облик чистой, недосягаемо возвышенной тайны… И сейчас, лежа в клоках отвратительной вонючей шерсти безобразного монстра, испуганная, голодная, уставшая, замерзшая, в грязной, мокрой до нитки одежде, Ирина… поняла, что счастлива.
Полет продолжался мучительно долго, особенно для Яна. Сколько прошло времени на самом деле, сложно было сказать. Ведь каждая минута тянулась как час. Держаться становилось все тяжелее: и у Феди, и у Яна ладони, стертые до крови, жгло огнем, руки онемели до такой степени, что парни их уже почти не чувствовали. Одежда, насквозь мокрая от дождя, покрылась тонкой коркой льда. У всех троих от холода зуб на зуб не попадал.
Наконец горхада опустилась вниз, села у подножия огромной горы с белоснежной вершиной. С трудом оторвав от слипшейся шерсти окоченевшие пальцы, ребята сползли на землю.
Ян наставил на монстра пистолет и, пытаясь четко произносить слова, едва смог выговорить посиневшими губами:
— Молодец, п-птичка. С-спасибо за доставку. Слушай последний… п-п-приказ. Ты летишь… вон в ту сторону, прямо и долго. Я буду следить за полетом, пока не исчезнешь из виду. Если куда-то повернешь, я стреляю. Все поняла?
С обиженным криком горхада полетела туда, куда указал ей Ян. Тот же, бледный, замерзший, сел на землю, сотрясаясь от беззвучного смеха.
— Ян, ты… — у Феди не было слов, чтобы выразить другу все восхищение и благодарность.
Ян махнул на него рукой, задыхаясь от хохота:
— Пистолет… пистолет не заряжен… У меня патроны кончились…
Ребята как смогли быстро обломали сухой куст, развели костер. Долго грелись, не говоря ни слова.
Ветки закончились, костер, ничем не подпитываемый, догорел. Подростки еще какое-то время просто сидели молча. В воздухе тихо таял дым от догорающих углей.
Федя взглянул на гору и отметил про себя ее необычную форму, напоминающую ровную правильную пирамиду. Белоснежная вершина неприступной громады утопала в облаках. Вокруг расстилался величественный и спокойный горный пейзаж, достойный кисти Рериха. Федя долго не мог понять, что не так, а потом… услышал тишину: абсолютную, глубокую, наполненную неким изначальным смыслом, невозмутимую, как безмятежно ровная гладь озера, как ум, полностью освобожденный от мыслей и погруженный в состояние глубокой медитации… Казалось, эта тишина — колыбель рождения звука, как такового, то самое ничто и в то же время нечто, из которого происходит все сущее.
Время здесь словно умерло. Здесь жила вечность.
Ребята, притихшие, придавленные негласной значимостью этого места, осмотрелись вокруг: ни тропинки, ни намека, в какую сторону двигаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
