Все еще безмолвные, мы вышли из ванны, Том вытер меня большим белым махровым полотенцем. Оно казалось совершенно новым. Затем Том привел меня в спальню, где наши камуфляжные костюмы были разложены на огромной, неясно вырисовывающейся, нелепой кровати с балдахином. Костюмы оказались сморщенными, словно их выстирали и высушили на солнце. Когда я облачилась в свою одежду, я смогла услышать запах застрявшего в ней солнечного света и остатки апрельского ветра, на которых она сохла.
— Мы идем в леса с запахом, приближающимся насколько возможно к запаху ветра и воды, — пояснил Том.
Он повесил на плечо лук и колчан со стрелами, а на пояс привязал один из страшных кривых охотничьих ножей, поднял маленькую винтовку и вручил ее мне. Сделав знак следовать за ним, он прошел в гостиную, где в очаге гудел огонь. Том встал перед камином на колени, вытянул свое оружие перед собой так, что нож и стрелы стали заигрывать с пламенем. Мужчина жестом показал мне, что следует сделать то же самое, я протянула винтовку к намину, стараясь, чтобы ствол не касался огня. Том запрокинул голову, закрыл глаза и вновь запел что-то атональное и по-странному ритмичное. Глядя на смуглого мужчину, я почувствовала прилив такого же удивления, граничащего с ужасом, какой я ощущала, когда видела мою дочь, сидящую на солнце в окружении коз и играющую на своей ивовой свирели. В этот момент в Томе не было ничего смешного, не было ничего от настоящего времени, он удалился от меня в дикую природу и времена, бывшие до начала всех времен.
Том пел долго, а когда закончил, помог мне подняться на ноги, закинул за спину свое оружие и повесил мне на плечо „рюгер".
— Перед священным актом убиения мы поем животному хвалебную песнь, чтобы оно знало, что мы чтим и уважаем его, что мы окажем все возможные почести его памяти и его братьям, — объяснил Том. — Мы говорим ему, что его смерть — это таинство, а не простое исчезновение с лица Земли, и что именно благодаря смерти оно будет жить всегда в наших песнях и в нашей памяти. Мы обещаем передать эту песнь последующим поколениям. Мы просим даровать нам богатую охоту и не скрывать от нас братьев этого животного. И, если зверь болеет, мы обещаем ему облегчение в смерти. Мы посвящаем наше оружие только благородной смерти. И обещаем животному, что пропоем лучшие песни после того, как умертвим его. И мы действительно поем, рассказываем; каким великолепным и достойным всех наших охотничьих умений было животное, и мы танцуем. Нельзя исполнять танец до акта убиения. Этот танец — прославление. И великая благодарность. Я покажу тебе его — он прекрасен. Если олениха не в слишком плохом состоянии, я принесу ее сюда и зарисую перед тем, как мы похороним и освятим ее. Ты ведь знаешь: ты видела один из подобных рисунков.
— Да, я видела их, и нечто подобное встречала на стенах в пещерах Ласко. Их значение одно и то же, ведь так?
— Да.
Мы вышли в жемчужное утро. Белое серебро апрельского рассвета, разбавленное лихорадочным румянцем зимнего утра, только начинало просвечивать между деревьями. Я знала, что через час свет станет чистым, сверкающим и зеленым, похожим на цвет подводного рифа.
— В сегодняшнем путешествии нет ничего особенного, это просто спокойная и продолжительная прогулка, — заявил Том. — Мы не начнем выслеживание, пока не достигнем Королевского дуба. Стадо пасется где-то поблизости от него. К тому времени, как мы доберемся туда, они только проснутся к завтраку. Следуй за мной так тихо, как только можешь, и не разговаривай. Когда мы подойдем на достаточное расстояние, чтобы начать подкрадываться к стаду, я подам тебе знак. Тогда ты замрешь и будешь делать шаги, только когда их буду делать я, и не допускай абсолютно никаких движений между шагами. Ты знаешь — я показывал тебе.
Том подошел к опушке леса и исчез, я последовала за ним. Среди деревьев тьма казалась зеленой и остро пахла вновь зарождающейся жизнью. Еще не возникли звуки утра. Впервые я почувствовала, что лес сомкнулся вокруг и поглотил меня, как поглощал Тома. Ощущение было совершенно реальным, будто каким-то движением клеток я сделалась частью лесов, а они — частью меня, они проникли в мою кровь и пульсировали в ней. Мою кожу покалывало от красоты и необычности этого явления. Значит, это и было то состояние, которое Том называл состоянием дикости. Я чувствовала, что в этот момент я хочу опуститься на четвереньки и бродить по лесам, как это делают четвероногие существа, ощущать, как лес саднит, зудит и бурлит в моей крови. И я хотела громко кричать от ликования, вызванного подобным ощущением. Но чувство исчезло так же быстро, как и возникло. И тем не менее я сознавала, что произошло нечто, что навсегда изменит, разделит время на то, что было, и то, что будет. В какой-то момент я, как и все, что окружало меня, стала частью дикой природы.
Мы спокойно и размеренно шли больше часа. У меня не было с собой часов, но я обнаружила, что могу с некоторой уверенностью определять время по углу падающего света; не знаю, когда появилось такое умение. Я слышала свои шаги на ковре из листьев, похожем на губку, но это уже не были треск и грохот, какие я производила, когда впервые отправилась в леса с Томом. Его шагов я совершенно не слышала. Я могла лишь различать его силуэт, двигающийся среди деревьев спокойно и ровно, как призрак.
Мы постоянно шли вдоль Козьего ручья. К тому времени, когда белое небо начало превращаться в бледно-голубой атлас и проглядывать сквозь новые листья у нас над головой, мы подошли к острову посреди мелкой воды, где возвышался Королевский дуб. Монолитные, ясные очертания, тотем, сердце окружающей тьмы. Дневной свет ни в малейшей степени не принизил его значительность и мощь. Вдали от этого исполина мне казалось, что лишь мое воображение наделило его подобной силой, почти живым ощущением одушевленности. В конце концов, это было только дерево, одно из миллионов в этом бесконечном старом лесу. Но, когда я видела его вновь, я понимала, чем он был на самом деле: центром и источником диких здешних мест. Он не походил ни на одно другое дерево.
Том остановился на минуту. Я подошла к нему и склонила голову на плечо друга. Он притянул меня к себе, и мы стояли и смотрели на огромный дуб.
— Помнишь, я рассказывал тебе, когда мы пришли сюда в первый раз, о Короле священной рощи, взявшем в жены Охотницу под священным дубом, чтобы сохранить в безопасности животных и землю? — спросил Том.
— Да, но в тот момент я считала, что ты просто рассказываешь легенду, которая тебе кажется интересной. Ведь это не совсем так?
— Да. — Я скорее почувствовала, нежели увидела, что мой спутник улыбается. — Я посчитал, что если не могу взять тебя законным путем, то по крайней мере смогу сделать это священным способом. В первый раз это должно было произойти именно здесь, Диана.
