Кеннит перекатился на бок и спросил потише:
— А ты-то сам насколько тонко чувствуешь корабль?
— Она оградилась от меня, — неохотно признался талисман. — Хотя и не до конца. Она слишком велика… и со всех сторон окружает меня. Поэтому и не может закрыться от меня полностью.
— А Уинтроу? Можешь ты чувствовать его при ее посредстве? Например, что сейчас у него на душе?
— Что?… Что тебе еще надо знать — ты же сам слышал его голос, когда он пришел рассказать тебе о смерти Опала. Он же сам не свой был от горя!
— Да я не про Опала и его смерть, — возразил Кеннит досадливо. — Я видел, как он смотрел на нас, когда я целовал Этту возле Проказницы. Меня несколько удивил его взгляд… Его что, влечет к моей шлюхе?
— Не смей называть ее так!.. — тихо прорычал талисман. — Еще раз скажешь такое — и я вообще замолчу!
Кеннит выразился аккуратнее:
— Так он находит Этту привлекательной?
— Он совершенно неопытен, — смягчился талисман. — Он восхищается ею. Насчет плотского влечения — сомневаюсь. — Голосок помедлил. — Та маленькая сценка, которую ты перед ним разыграл, на некоторое время привела его в задумчивость. Он противопоставил увиденное смерти Опала…
— Вот же неудачное совпадение, — пробурчал Кеннит. И замолк, начиная прикидывать, как бы заинтересовать Уинтроу женской прелестью Этты. «Надо бы ей больше украшений надевать, — решил он наконец. — Мальчишек тянет к блестящему. Пусть Этта выглядит драгоценной игрушкой…»
Талисман вдруг поинтересовался:
— А с какой стати ты ее спрашивал насчет ребенка?
— Да так просто. Пришло в голову… Ребенок мог бы пригодиться, а впрочем, все зависит от того, как Уинтроу дальше себя поведет.
— Не очень понимаю, о чем ты, — недоуменно проговорил талисман. — А впрочем, каков бы ни был твой замысел, он наверняка отвратителен…
— Я так не думаю, — отозвался Кеннит. И устроился поудобнее, собираясь уснуть.
Некоторое время спустя талисман все же спросил:
— Так каким образом тебе может пригодиться ребенок? — Кеннит не отозвался, и талисман добавил: — Я все равно не дам тебе спать, пока не ответишь!
Кеннит устало вздохнул.
— Ребенок нужен ради душевного равновесия корабля. Если Уинтроу сделается вовсе неуправляемым, если он будет вмешиваться в мои отношения с кораблем и препятствовать радостному повиновению Проказницы… в таком случае придется его заменить!
— Твоим ребенком от Этты?… — Талисман, кажется, не поверил собственным ушам.
Кеннит сонно хихикнул.
— Да нет же. Странный ты какой-то… — Он опять потянулся, поворачиваясь к Этте спиной. Свернулся калачиком и закрыл глаза. — Отцом ребенка должен будет стать Уинтроу. Так, чтобы младенец принадлежал к той же семье. — И он удовлетворенно вздохнул, но тут же нахмурился: — Воображаю, сколько хлопот будет на борту с младенцем!.. Так что лучше бы Уинтроу просто примирился со своей судьбой. Возможности-то у мальчишки огромные. Он умеет думать… Надо лишь приучить его думать так, как нужно мне. Может, следует свозить его к оракулу Других… Возможно, там он убедится, что именно таково его предназначение!
— Давай лучше я с ним переговорю, — предложил талисман. — Чего доброго, сумею убедить его перерезать тебе глотку!
Кеннит снова хихикнул, по достоинству оценив шутку. И уплыл в сон.
ГЛАВА 21
В ТРУДАХ И ЗАБОТАХ
Бриз, тянувший с воды, только и делал работу более-менее терпимой. Летнее солнце изливалось с безоблачного неба волнами жара. Когда Брэшену случалось посмотреть на морские волны, блики на воде резали глаза так, что начинала болеть голова. Брэшен морщился и хмурился, но все же не так, как при виде своих рабочих, которые двигались шаляй-валяй, не проявляя ни желания, ни воли к труду.
Цепко расставив ноги, Брэшен стоял на наклонной палубе «Совершенного». Плотно зажмурившись на некоторое время, он затем снова открыл глаза и попытался взглянуть на дело под иным углом зрения. «Корабль, — сказал он себе, — был вытащен на сушу более двадцати лет назад. Он был покинут здесь и заброшен, так что природные стихии творили с ним что хотели. Не будь он сработан из диводрева, на его месте теперь в лучшем случае торчал бы голый скелет. Но и так ему пришлось несладко. Он ведь валялся как раз на границе самых высоких приливов, килем к морю, и на протяжении лет оно нанесло под него целые горы песка…»
Решение, напросившееся само собой, было обманчиво простым. Песок надо убрать. Лопатами. Подсунуть бревна под корпус, чтобы они в дальнейшем послужили салазками. Поднять на вершину обломанной мачты тяжелый противовес, еще больше накреняя корабль. А когда в конце месяца разразится особенно высокий прилив — поставить возле берега на якорь баржу. Протянуть канат с «Совершенного» на ее кормовую лебедку. Она будет тянуть, работники на берегу — действовать рычагами, и корабль соскользнет в воду. Противовес же будет поддерживать крен, чтобы, лежа почти на боку, он сумел всплыть даже в мелкой воде. Потом, уже на глубине, они поставят его на ровный киль. Вот и все.
Ну, то есть не «и все», а скорее уж «посмотрим, что дальше будет»…
Подумав так, Брэшен вздохнул. Гладко было на бумаге!.. В самом деле, операцию по спуску на воду «Совершенного» можно было описать буквально в двух словах. А потом вкалывать битую неделю и после этого обнаружить, что дело ничуть не сдвинулось с места…
Кругом корабля сновали люди с тачками и лопатами. Вчерашний прилив позволил доставить по воде к берегу тяжелые бревна. Все еще связанные в плот, они лежали на песке, дожидаясь использования. Другой плот составляли круглые лесины, которым предстояло стать катками. Если все пойдет как надо, рано или поздно «Совершенный» съедет по ним к воде, чтобы снова закачаться на ней. Если все пойдет как надо! Иной раз казалось, что на это глупо даже надеяться…
Очередная смена рабочих сонными мухами ползала по жаре. В горячем воздухе раздавался стук молотков. Под слоем песка находилась скала. В некоторых местах ее удавалось раздробить, освобождая место для бревен, подсовываемых под корпус. В других сам корабль пробовали приподнять рычагами. Каждое людское усилие причиняло старому кораблю новые шрамы.
После стольких лет лежания на боку хоть какие-то доски и брусья в его деревянном теле просто обязаны были сдвинуться. Насколько Брэшен мог сам убедиться, корпус выглядел не слишком потрепанным, но что-то можно будет утверждать наверняка только после того, как его приподнимут. Вот тогда-то, когда его спустят и он снова окажется в свободном плавании — а Брэшен только молился, чтобы его плавание вправду оказалось свободным, — вот тогда-то и начнется основная работа. Весь корпус придется выправлять, потом заново конопатить. Затем устанавливать новые мачты… Брэшен заставил себя прервать цепь размышлений. Не стоит предаваться таким отдаленным мечтам, не то, того и гляди, настоящее покажется уже вовсе невыносимым. Только сегодняшний день и только одно дело, насущное в данный момент, с большим его бедная больная голова не в состоянии была совладать.
Он рассеянно провел языком изнутри по нижней губе, разыскивая отсутствовавший там кусочек циндина. И, как обычно в последнее время, обнаружил лишь заживающие рубцы от причиненных зельем ожогов. Да, они заживали, даже самые глубокие язвы. Похоже, его тело отвыкало от дурмана гораздо быстрей, чем душа. Тоска по циндину сидела внутри, точно нестерпимая жажда. Два дня назад он проявил слабость — отдал серьгу из уха за палочку бодрящей отравы. И теперь весьма об этом жалел. Мало того что он несколько сдал завоеванные было позиции, так еще и циндин оказался сущее барахло — не столько радовал душу, сколько дразнил. И все же — будь у Брэшена за этой самой душой хоть одна несчастненькая монетка, он не смог бы противостоять искушению. Но все деньги, находившиеся ныне в его распоряжении, пребывали в мешочке, что доверила ему Роника Вестрит. Прошлой ночью Брэшен проснулся, обливаясь ледяным потом, с колотящимся сердцем. И просидел до рассвета, растирая сведенные судорогами кисти рук и ступни, поглядывая на сильно отощавший мешочек и гадая про себя, насколько преступно было бы «позаимствовать» оттуда несколько монеток на благое дело на то, чтобы привести себя в порядок. Право же, циндин помог бы ему дольше сохранять деятельную энергию, необходимую для работы… На рассвете он развязал мешочек и пересчитал оставшиеся деньги. Высыпал их обратно и отправился на камбуз, чтобы заварить и выпить еще одну кружку цветочного чая.
Янтарь, сидевшая там и строгавшая деревяшку, мудро промолчала. Брэшен вообще удивлялся про себя, насколько легко она приспособилась к его присутствию на корабле. Он появлялся, исчезал, приходил, уходил — она все воспринимала как должное. Она по-прежнему обитала в капитанской каюте. Брэшен полагал, что у него будет полно времени, чтобы вселиться туда, когда «Совершенный» вновь окажется на плаву. Пока же он подвесил свой гамак на твиндеке[32]. Жить на постоянно накрененном корабле и так было непросто, а ведь крен с каждым днем еще и увеличивался…
