А еще она никогда не думала, что однажды станет ревновать к кораблю.
Вот это уже была полнейшая глупость. Этта подняла голову и размазала по своему горлу капельку духов. Потом настороженно принюхалась. Это был новый аромат, опять же почерпнутый непосредственно сегодня на «Заплатке». Пряный, сладкий, очень приятный. «То, что надо», — подумала Этта. И сказала себе, что надо больше доверять Кенниту. У него ведь и без ее глупой ревности забот полон рот. И вообще, нашла соперницу. Это ведь не женщина, это корабль!
Она прошлась по каюте, прибираясь за Кеннитом. Сидя здесь, он только и делал, что рисовал или писал что-то. Иногда — если он позволял — она наблюдала за ним, когда он работал. Его искусство завораживало ее. Быстрое перо так и летало, оставляя на бумаге точные замечания и наброски… Этта рассматривала некоторые свитки, прежде чем аккуратно свернуть их и переложить на стол для карт. И как только он запоминал, что значила та или иная пометка, к чему она относилась?… «Это искусство, доступное только мужчинам», — подумалось ей.
Она услышала, как снаружи, на палубе, громко командовал Брик. А вскорости за борт пошел якорь. Ну и хорошо. Значит, ночью будет стоянка.
Этта выбралась из каюты и отправилась разыскивать Кеннита. Для начала она поднялась на бак. Там лежал Опал, а рядом с ним, скрестив ноги, сидел Уинтроу и наблюдал за больным. Этта тоже посмотрела на покалеченного юнгу. Швы, сообща наложенные лекарями, должным образом стянули края раны, но больше о результате их работы ничего пока сказать было нельзя. Этта присела и пощупала лоб раненого, не забыв про себя отметить, как славно похрустывает новая юбка.
— Кожа, по-моему, холодная, — сообщила она Уинтроу. Тот поднял глаза. Выглядел он еще бледнее Опала.
— Знаю, — сказал он и плотнее подоткнул одеяло, в которое был закутан юнга. И добавил, разговаривая скорее не с нею, а сам с собой: — Он очень ослаб. Хирург, я уверен, сделал все наилучшим образом… Но лучше бы ночь была потеплей!
— Почему бы, — сказала она, — не отнести его вниз, где не так холодно?
— Я полагаю, здесь ему все-таки лучше, чем было бы внизу.
Этта наклонила голову:
— Ты так веришь в целительные силы своего корабля?
— Она не может вылечить тело, но зато придает сил его духу, а тот уже даст исцеление телу.
Этта медленно выпрямилась, продолжая смотреть на лежащего:
— А я-то думала, этим занимается твой Са.
Уинтроу согласился:
— Так оно и есть.
Она могла бы посмеяться над ним, спросив, зачем ему Бог, если рядом такой корабль. Но вместо этого сказала:
— Ступай поспи. Ты совсем выдохся.
— Верно, — ответил Уинтроу, — выдохся. Но все-таки я с ним посижу до утра. Не одного же его тут оставлять.
— А хирург где?
— Отправился на «Мариетту». Там другие раненые есть. Здесь он сделал что мог. Теперь все от самого Опала зависит…
— И от твоего корабля, — не удержалась она. Потом обежала палубу глазами: — Кеннита не видал?
Уинтроу покосился на носовое изваяние. Этте понадобилось лишнее мгновение, прежде чем она высмотрела там своего капитана: они с Проказницей пребывали в одной тени.
— А-а, — протянула Этта негромко. Они никогда не отрывала его от разговоров с кораблем. Но теперь, когда она вслух назвала его имя, просто взять и уйти было бы несколько неловко. И Этта попробовала этак ненавязчиво присоединиться к нему возле фальшборта. Встав рядом, она некоторое время молчала.
Кеннит облюбовал для стоянки небольшую бухту у берега островка. «Заплатка» покачивалась невдалеке, а за нею видна была «Мариетта». Немногочисленные фонари бросали по воде змеистые блики. Ветер сменился легким бризом, негромко певшим в снастях. С близкого берега пахло молодой зеленью травы и деревьев. Выждав время, Этта заметила:
— Удачное нападение было сегодня.
Кеннит ядовито осведомился:
— Сообщаешь мне на тот случай, если я сам чего-то не понял?
— Ты еще повторишь это? Ну, там, в проливе?
— Возможно.
Краткость ответа отбила у нее охоту к продолжению разговора.
Корабль, по счастью, молчал, но Этта ощущала присутствие Проказницы как третьей лишней, вторгшейся между нею и Кеннитом. Вот бы снова вернуться на «Мариетту»! Там они с Кеннитом были гораздо ближе друг к другу. Там он обращал на нее больше внимания. А здесь было положительно некуда деться от всевидящего ока, всеслышащего уха. Даже в каюте, за закрытой дверью, Этта не чувствовала себя с Кеннитом наедине.
Она провела ладонью по юбке, утешаясь приятным шуршанием ткани.
— Когда нас прервали, мы как раз обсуждали планы на завтра, — вдруг подала голос Проказница.
— Обсуждали, — немедленно смягчился Кеннит. — Как только рассветет, мы идем в Делипай. Мне необходимо укромное место, где бы подержать «Заплатку», пока ее не выкупят. Да и рабов с нее я хочу как можно скорее выпустить на сушу… Так что возвращаемся в Делипай!
Этту они словно бы не замечали. Ревность с новой силой закипела в ее душе, однако она не пожелала уйти и оставить их.
— А если, — спросила Проказница, — мы встретим еще корабли?
Кеннит тихо ответил:
— Значит, настанет твой черед себя показать.
— Но я не уверена, что я уже… уже готова. Я не знаю… вся эта кровь… Страдание… Люди так остро чувствуют боль!
Кеннит вздохнул:
— Видимо, не надо мне было переправлять сюда Опала. Я просто волновался за мальчишку и хотел, чтобы он был поближе ко мне. Я как-то не подумал, что это может побеспокоить тебя.
— Нисколько не беспокоит! — поспешно отозвалась Проказница.
Кеннит продолжал, словно и не услышав ее:
— Мне тоже не по душе наблюдать, как он мучается. Но отворачиваться от страданий — это, знаешь ли, не по-мужски. Особенно если учесть, что пострадал-то он, сражаясь за меня! Полных четыре года мой корабль был его единственным домом. Он так хотел нынче драться в абордажной команде… до ужаса жалко, что Соркор не остановил его. Мальчику так хотелось произвести на меня впечатление… — У Кеннита перехватило горло. — Бедный малыш! Такой юный — и с такой готовностью рискнул жизнью во имя того, во что уверовал… — И он продолжал, с трудом выговаривая сквозь зубы: — Боюсь, именно я и стал причиной его несчастья. Не затей я этой войны против рабства…
Этта ничего не могла с собою поделать. Никогда прежде она не слышала, чтобы он так говорил. Она и предположить не могла, что он таил в себе такую бездну страдания! Она придвинулась ближе и взяла его руку.
— Ох, Кеннит, — выговорила она тихо. — Милый, ты не можешь винить себя прямо-таки во всем! Не надо!
На какое-то мгновение он замер, словно собираясь оскорбиться. Носовое изваяние оглянулось и зло посмотрело на нее. Но потом… Потом Кеннит повернулся навстречу Этте и, к ее изумлению, склонил голову ей на плечо.
— Но если не я, то кто? — произнес он еле слышно. — Кто возьмет все на себя, если не я?…
У нее сердце чуть не разорвалось от нежности к этому сильному мужчине, так внезапно решившему на нее опереться. Ее рука легла ему на затылок. Его волосы под ее ладонью были такими шелковистыми!
— Все будет хорошо, вот увидишь, — прошептала она. — Многие любят тебя и охотно идут за тобой. Незачем тебе взваливать всю ношу на свои плечи.
— Чтобы я только делал без этих людей! — Его плечи вздрогнули, как если бы он пытался подавить рыдание. Но прозвучал только кашель.
— Капитан Кеннит! — обескуражено проговорила Проказница. — Я совсем не хотела сказать, будто не разделяю твоих идеалов! Я только сказала, я не вполне уверена, что уже полностью готова к…
— Да ладно тебе. Все в порядке, — перебил Кеннит. — В конце концов, мы совсем недавно с тобой познакомились. Наверное, еще рано мне просить тебя связать свою судьбу с моей. Доброй ночи, Проказница! — И Кеннит испустил долгий, медленный вздох. — Этта, радость моя… Что-то у меня нога совсем разболелась. Не поможешь улечься?
— Конечно! — Его просьба беспредельно растрогала Этту. — Конечно, ложись, отдохнешь хоть. Знаешь, на «Заплатке» было благовонное масло, и я немного припасла. Я же знаю, как у тебя плечо и спина от костыля болят… Давай я нагрею масла и разотру тебя?
Он оперся на нее и отошел от фальшборта.
— Твоя вера в меня придает сил, Этта, — сказал он ей. Потом вдруг замер, и она в замешательстве замерла тоже. Кеннит несколько странным, задумчиво-медлительным движением взял Этту за подбородок и повернул ее лицо к своему. Наклонился и не спеша поцеловал девушку. Жаркая волна разбежалась по ее телу — не только от теплого прикосновения его губ, объятия его рук, но еще и оттого, что он пожелал так открыто выказать свою приязнь. Вот он притянул ее ближе, и ткань юбки хрустко зашуршала под его ладонью. Этта почувствовала, что его поцелуи у всех на глазах вознесли ее на невозможную высоту. О какой славе можно было еще мечтать?…
