и вдобавок подмытый по краям!
— Я знаю. И все же идем. Ей-Богу, он удерет от нас! Вперед, вперед, мои хорошие, ату его! Ату! Он уходит!
Доезжачий дорожил своими костями и потому стал спускаться шагом. Но господин де Катрелис скатился кубарем по крутому склону, не думая ни о какой опасности. Более хладнокровная, нежели ее хозяин, Жемчужина, чувствуя, что копыта ее заскользили по льду, подогнула передние ноги и, инстинктивно притормозив, спустилась без происшествий. Волк же тем временем спокойно и даже, как могло показаться, иронично лакал воду из ручья.
— Пройдоха, — воскликнул доезжачий, — ишь, решил подкрепиться!
— Оставь его. Пусть собаки отдохнут.
— И мы с ними! Вы, хозяин, искусный наездник, что верно, то верно, но вы должны быть очень благодарны вашей кобыле.
— Кто же говорит, что это не так?
— Она, бедняжка, могла вас помять при спуске.
— Ого! «Помять», скажи лучше: превратить в блин!
— Я все думаю: что же он замышляет? Зачем демонстрирует нам свою наглость.
— Он демонстрирует, что он умнее тебя. Потому что ты, мой храбрец, если бы оказался сейчас на его месте, уже давно был бы пойман, и еще, с каким позором, я думаю! Собаки наверняка заставили бы тебя вывернуть наизнанку свое пузо.
— Что вы такое говорите, хозяин?
— Ладно, не сердись, это я по-дружески.
— Правда, хозяин?
— Он снимается! Ату, мои хорошие, ату, вперед, вперед! Труби, Сан-Шагрен, это заткнет тебе глотку. Ату, мои малыши! Ату, Блонда, Батар, и ты тоже, Нуаро! А! А!
Волк побежал не спеша, аллюром начинающего, время от времени оборачиваясь с надеждой в глазах добраться до горла ближайшей собаки…
Таким вот образом он довольно долго бежал по берегу ручья, правильно и с большим толком выбирая путь. Все это, однако, походило больше не на охоту, а на обыкновенную прогулку, правда, несколько суетливую. Хвост вытянут строго по горизонтали, уши торчком — волк шел уверенным шагом бывалого и опытного путешественника с железными нервами, не проявляя ни малейших признаков ни усталости, ни беспокойства. Он так развлекался, вот что это было! Развлечение могло продолжаться до сумерек, а наутро возобновиться и, вполне возможно, растянуться еще на целый день! Но этих лошадей, эту свору и этих людей извести такими штуками было нельзя — они не уступали волку ни в выносливости, ни в твердости характера. Хотя морозный воздух и обжигал им щеки, но, мощными толчками входя в легкие, питал и, как ни странно, разогревал кровь.
Катрелис и Сан-Шагрен ехали рядом, стремя в стремя.
— На мой взгляд, дело ни с места! — поделился своим скептицизмом с хозяином Сан-Шагрен.
— Ты преувеличиваешь. В такой охоте, как эта, в любой момент может произойти все, что угодно, никогда не предугадаешь, что именно. Но не нужно торопить события. А пока пусть наш приятель поводит нас по своим владениям, если ему это так нравится.
— На наше несчастье.
— Побольше оптимизма, мой мальчик, и терпения! Тысяча чертей, разве это не самая лучшая охота, в которой тебе довелось участвовать? Да ты потом всю оставшуюся жизнь будешь вспоминать о ней, как о величайшем событии! Слушай, ну что ты раскис, как младенец: все бы тебе плакать и вздыхать! Вот что, Сан-Шагрен, хватит ныть, давай-ка лучше вспомни о том, что противник у нас ого-го какой! — И вдруг он привстал в седле от неожиданности. — О! Вот те на! Только этого недоставало!
Волк исчез из вида. Тропинка была пустой. Собаки заметались взад-вперед, туда-сюда, но все было безрезультатно, и от этого свора просто взбесилась. Только одна Блонда, вильнув хвостом, устремилась наверх, по покрытому хвоей и частоколом стволов подъему.
— Веди собак! — приказал доезжачему маркиз.
А сам спешился. Подъем был так крут, что Жемчужина с седоком на спине никак не смогла бы его преодолеть. И он стал помогать ей, подбадривая ласками и нежными, произносимыми нараспев словами:
— О, моя красавица, ну давай, давай, поднимайся, потихоньку, понемножку, но вперед! Моя ты умница, цепляйся за меня. Так, так, молодец, ничего не бойся, я с тобой, я тебя держу. Так! А! Ты самая лучшая девочка на свете!
Снова вскочив на нее, он сильно сжал своими икрами ее бока, уже испещренные струйками крови. Продравшись через, казалось, непроходимые заросли терновника, они, уже оба в кровь исцарапанные, достигли, наконец, открытого пространства. Но слишком поздно! Блонда лежала бездыханная посреди поляны с распоротым от груди до подбородка горлом, и волк жадно пил ее еще теплую кровь, бьющую ключом из разорванных артерий. Заметив всадника, он дернулся и стрелой бросился наутек. Господин де Катрелис, как был — без доезжачего и собак, пустился за ним. Волк повернулся к нему мордой, это означало, что он готов принять бой. Жемчужина, дрожа всем телом, прерывисто дышала ему почти в морду. Господин де Катрелис со странным для этой ситуации хладнокровием медленно поднес к губам свой охотничий рожок. Вены на его шее напряглись, как туго натянутые струны. Розовое облако проплыло и рассеялось перед его глазами… Он попытался дать сигнал из рожка, но звук, который вышел из его сведенных жестко, словно судорогой падучей, губ, прозвучал жалко и как-то неловко оборвался. Но, к счастью, доезжачий сам догадался о том, что произошло, и не стал терять времени. Свора выбиралась из чащи.
— Ну и ну! — проворчал вслух господин де Катрелис, обдумывая то, что случилось, — кажется, я потерял терпение!
Он решил до подхода своры не продолжать преследование. И в то же время все его существо противилось этому. Воодушевление погони, подстегивавшее его все это время, покинуло его, и причиной этого было растерзанное тело несчастной Блонды, но он, как никто другой, знал, что на охоте счастье и несчастье, радость и досада переплетаются так тесно, что самое правильное для человека, который попал в этот круговорот, пройти его спиралью до самого конца. А волк продолжил свой бег…
— Собаки, — сказал доезжачий, — его разорвут! Убить их любимую сестру и подругу! Они умеют мстить не хуже волков!
Господин де Катрелис не ответил. Он тяжело дышал, казалось, грудь его сжимают тиски. Перед глазами его мелькали, словно роящиеся мошки, ослепительно-белые точки, более белые, чем даже снег, более блестящие, чем кристаллы инея, и кроме них, он ничего вокруг не мог разглядеть.
— Ну и ну! — снова и снова повторял он оторопело.
Предательская боль, идущая откуда-то из глубины его тела, пронзала плечо, пробиралась под лопатки, покусывала тело между ребрами; внезапно что-то, похожее на раскаленные угли, обожгло его бронхи. Господин де Катрелис покачал головой. Что, если он сейчас упадет в обморок, а может, и
