рассуждения, которые связывают нас с тем, что принято называть цивилизацией или культурой, стерлись сейчас в его сознании, чтобы уступить место тому психическому состоянию, трагическому и радостному одновременно, которое рисунки в пещерах Альтамиры или Ляско запечатлели с такой силой. Природа, которую он по-язычески обожествлял, предпочитая ее общению с себе подобными, своему долгу и честолюбию, в какой-то момент поглощала его целиком, растворяла в себе и его мозг, и плоть, и кровь! Ему принадлежащей оставалась лишь маленькая частица разума, отделявшая человека от животного. Внезапно он начинал ощущать себя не Катрелисом, владельцем поместья и беглецом из Бопюи, а фантастическим животным, кентавром, преследующим не менее фантастического и умного демона. И постепенно обретал странную уверенность, что поединок, который должен начаться вот-вот, станет апофеозом не вражды и ненависти, а любви и нежности.
* * *
Вначале старый волк показал, что напрасно его принимают за простака. Ягненок, которого Сан-Шагрен спешно купил у соседского фермера и привязал к колу, был найден на следующий день наполовину засыпанным снегом, мертвым от холода, но совершенно целым.
— Он почувствовал запах капкана, — предположил Катрелис.
— Невозможно, хозяин. Невозможно! Я натер и веревку и кол вашей смесью.
Эта смесь состояла из волчьего жира и разных колдовских трав.
— Тогда, значит, он увидел веревку и все понял. Да, этот зверь посильнее, чем я думал, и он не голоден! Сегодня вечером, сынок, выпусти-ка в эти места козу.
Но утром старая коза, целая и невредимая, довольно резвая, несмотря на то, что дрожала от холода, вернулась на мельницу, а доезжачий узнал, что далеко, в северной части леса, около пруда Компер, «проклятый „Дьявол“» утащил барана, сильно поранив при этом и сторожевого пса.
— Нет, вы только подумайте: этот мерзавец держит нас за каких-то ослов! — возмутился Сан-Шагрен. — Но хитер! Наверняка он что-то пронюхал насчет козы.
Но господин де Катрелис на охоте никогда не позволял себе терять ни терпения, ни того особого состояния, которое обостряет охотничью интуицию. И еще он не умел отступать, а неудачи лишь забавляли его. Более того, он, обладая недюжинным воображением и сильной волей, мог как бы забираться в шкуру животного. При этом он совершенно не пользовался ни логикой, ни какими-то общепринятыми понятиями — нет, он просто весь, целиком, от макушки до ступней, становился им: думал, как он, слышал, видел, ощущал все в точности, как преследуемый им зверь, и вдруг наступал момент, когда что-то в нем словно щелкало, и приходила полная ясность относительно того, что именно и почему предпримет в следующую минуту зверь, к какой уловке прибегнет.
— Сегодня вечером, сынок, — сказал господин де Катрелис Сан-Шагрену на третий день, — ты дашь ему теленка. Против такого искушения ему не устоять при всей его хитрости.
— Но какого теленка брать, хозяин?
— Самого молодого и самого жирного, какого сможешь найти. Чтобы еще пахнул молоком и звал свою мать. Наш ловкач, в конце концов, ведь не железный.
— Если он еще там!
— Я повторяю тебе: он никуда оттуда не уходил. Подумай минутку. Оставляя приманку нетронутой, он хочет заставить нас отправиться искать его в другое место. Все рассчитал, паршивец. Ему главное — заставить нас ходить по кругу, внутри которого он мог бы быть хозяином положения, вот и все. А в тот момент, когда мы устали бы колесить по лесу, он как раз и покинул бы навсегда свое убежище.
Доезжачий недоверчиво покачал головой. На что маркиз сердито пробурчал:
— Делай то, что я тебе сказал! И не мешкай!
— То, что я говорил…
— Замолчи!
Сан-Шагрен не решился настаивать дальше. Эта внезапная беспричинная грубость хозяина озадачила и даже несколько взволновала его. «В конце концов, Валери, возможно, права, — решил, немного остыв, он, — наш господин явно не в своей тарелке!»
Однако, несмотря на то, что у Сан-Шагрена было хорошее правило — как можно быстрее забывать все плохое, после этого разговора у него остался нехороший осадок. А волк между тем окончательно распоясался: уже нисколько не таясь, выл под самыми дверями домов, разрывал соломенные крыши сараев, давил, как мух, овчарок, стал набрасываться на людей. Никакие отравленные приманки и ловушки господина де Катрелиса не действовали, и Сан-Шагрену все чаще стала приходить в голову мысль, что зверь подчинил себе волю господина де Катрелиса — вот откуда его раздражительность и неудачи с ловушками. Бесконечные пересуды по поводу волка, основанные на суевериях, распространенных в их местах, подтверждали мысли доезжачего. В кабачках то и дело звучали такие выводы очередного деревенского глашатая истины: «Это не кто иной, как сам дьявол мучить нас явился. Будьте уверены — в нем сидит злой дух. Я советовался по этому поводу со священником, и он того же мнения. Если бы этого зверя можно было привести к нему, он смог изгнать из него злого духа. Но как это сделать?» Слушая подобные «откровения», Сан-Шагрен не мог не ухмыльнуться скептически, но теперь, когда вдруг столкнулся с необъяснимым бессилием своего господина в противоборстве с волком, он подумал о том, что, пожалуй, глупо было смеяться тогда. И когда эти мысли посещали его, а случалось это все чаще и чаще, доезжачий осенял себя крестным знамением.
— Сын мой, — сказал как-то господин де Катрелис, глядя на то, как Сан-Шагрен крестится, — да ты никак трусишь? Вот так новость! Но чего ты боишься? У этого волка не пять ног, и, убитый, уверяю тебя, он не превратится в женщину. Ну ты сам мозгами-то пораскинь!
* * *
Несколько дней снегопада не было, солнце светило на ясном небе ярко, как в Альпах. Длинные голубые тени от деревьев ложились полосами на затвердевшую коросту из льда и снега. Однажды ночью ветер изменил свое направление и повернул к востоку. Господина де Катрелиса это обрадовало: теперь движение воздуха приносило к собачьим носам неуловимое людьми «ощущение» волка, а запах человека, наоборот, не мог достичь волчьего носа. Начало дня ничем не потревожило сон леса. Он нежился в лучах восходящего солнца. Иней связал ветки деревьев, а снег припорошил их сверху снегом. Ни заяц, ни белка, ни другой какой-нибудь зверь не осмеливались высовываться из своих нор. Даже суетливые вороны куда-то подевались. Надо было иметь очень злое сердце, чтобы нарушить этот покой.
Забившись между скал, волк выжидал. Инстинкт его никогда не обманывал. Вот и на этот раз: что-то похожее на толчок изнутри разбудило его и привело на этот наблюдательный пункт. А вскоре стало понятно, зачем привело: далеко внизу, отчетливо выделяясь на заснеженной равнине, двигались две точки — двое людей на
