– Сэр, я обязан вам по гроб жизни, – произнес Доггет, охваченный благоговейным трепетом.
Мередит сдержал слово через неделю.
В Лондоне тех времен, наверное, не было места почтеннее, чем большой, с серыми стенами монастырь, находившийся чуть на восток от старой больницы Святого Варфоломея, сразу за городской стеной. Его главной особенностью являлся просторный внутренний двор, окруженный домиками с крохотным садом при каждом – все это были персональные монашеские кельи. Орден картезианцев, населявших монастырь, не относился к древнейшим, но, в отличие от большинства других, не оказался замешанным ни в один скандал. Правила были строги. Обет молчания не соблюдался только по воскресным дням. Монахи не покидали обители без разрешения настоятеля. Они были безупречны. Здесь находился дом призрения – Чартерхаус.
В тот солнечный день за его воротами шла любопытная небольшая процессия. Ее возглавлял Томас Мередит. Позади брела пара, незадолго до этого торговавшая в лавочке на соседней улице – доходное маленькое предприятие с продажей распятий, четок и отличной подборкой ярко раскрашенных гипсовых фигурок. Муж, звавшийся Флемингом, был среднего роста и с изрядно вогнутым лицом. Жена была вровень с ним и крепко сбита. Она уже несколько минут расточала хвалы придворному и монахам за удивительную милость к ее отцу – безусловно, по делу, ибо сама не проявляла к старику ни малейшего интереса на протяжении пяти лет с гаком. А замыкал процессию Уилл Доггет, которого крепко держал за руку Дэниел, теперь облаченный в великолепный костюм королевского лодочника.
Он малость сгорбился, иначе был бы не ниже сына. Несмотря на чистые рубаху куртку и вычесанную длинную и седую бороду, в походке старика присутствовало нечто непристойное. Будто старый Доггет, всю жизнь без устали делавший что вздумается, готов был в любую секунду дать деру в поисках удовольствий. Однако отныне ему предстояло жить в Чартерхаусе.
Во всех лондонских духовных заведениях содержалось сколько-то иждивенцев. Разорившиеся джентльмены, мирно проживавшие в меблированных монашеских кельях; вдовы, занимавшиеся уборкой и стиркой, не говоря уже о своре голодных, которых ежедневно прикармливали у ворот. Даже суровейшие критики орденов не столь строгих безоговорочно признавали, что о бедных заботились все.
Хотя брат Питер еще не вернулся в лондонский Чартерхаус, Томас Мередит достаточно хорошо знал монахов, чтобы выпросить место для старика. Тот будет ночевать в келье с двумя такими же и работать в саду.
– Теперь тебе придется угомониться, – внушил ему сын чуть позже. – Если тебя вышвырнут отсюда, обратно не возьму.
Уилл Доггет внимал всему этому с улыбочкой, в привычной бодрой манере.
– Правда, одному Богу известно, сколько он протянет, – заметил Дэн сестре, когда они вышли.
Перед уходом он подошел к Мередиту и склонился:
– Чем мне вас отблагодарить, сэр?
– Я подумаю, – улыбнулся тот.
Для Сьюзен тоже наступила счастливая пора. В конце лета они с Роуландом сняли домик в Челси – очаровательный, кирпичный, с дубовыми балками и черепичной крышей. Две комнаты на втором этаже, чердак, служебные постройки и прелестный сад с выходом к реке.
В первые недели работы Роуланда у канцлера Сьюзен часто думала о своей встрече с королем. Правильно ли она поступила, скрыв это от мужа? К добру ли было вообще их присутствие при дворе? Но время шло, и страхи отступали. Ничто не предвещало беды. Роуланд возвращался из Вестминстера, где проводил бо́льшую часть дня, и говорил лишь о любезном к себе отношении. Дом был прекрасен; доходы позволяли ей жить легко, как никогда прежде; дети радовались. Она успокоилась и выкинула случившееся из головы.
Без труда семья вошла в обыденный ритм. Старшая дочь Джейн, уже десяти лет, была главной помощницей по дому, но каждый день, пока две малышки играли, Сьюзен усаживала ее за книги на три часа – в точности как некогда заставляли ее саму. Джейн успела неплохо освоить латынь, а если и ныла порой, твердя, что многие ее подружки умели только читать и писать по-английски, Сьюзен твердо отвечала: «Не хочу, чтобы ты вышла замуж за невежду, и поверь: счастливый брак означает единство умов, как и всего остального».
Но самым милым был маленький Джонатан. Девочки уродились белокурыми, но он в свои восемь был копией отца – красивая темная шевелюра и бледное пытливое личико. Сейчас мальчик начал посещать школу в Вестминстере. Отец часто забирал его по утрам, и Сьюзен наблюдала, как они удалялись по дорожке рука в руке, а если Роуланд ехал верхом, то сажал мальчика спереди. Пару раз она испытала такое счастье и любовь при виде этой картины, что к горлу подступил ком.
Питера все не было, и ей отчаянно не хватало его общества и мудрого совета. Место Питера, правда, занял Томас. Теперь они с Роуландом виделись часто, и супруг приглашал его в дом. Потянулись счастливые вечера: Томас играл с детьми и мягко подтрунивал над всеми. Она же, хотя всегда считала его излишне мирским, не могла не смеяться над его остротами и не восхищаться умом, когда он описывал свою жизнь при дворе.
Когда порой они втроем усаживались у огня, разговор обращался к религии и шел особенно живо, благо оба мужчины оседлали своего конька.
Сьюзен улавливала за добродушными шуточками и приземленностью Томаса тоску по бесхитростной вере, которой раньше не сознавала, и этим он нравился ей. С некоторыми высказываниями о распущенности и суевериях, прокравшихся в Церковь, она почти соглашалась, хотя порой он заходил слишком далеко.
– Не пойму, с какой стати нам отвергать правоверную английскую Библию, – говорил он. – Я знаю, – перебивал он Роуланда, – ты вспомнишь лоллардов и скажешь, что люди собьются с пути, если предоставить их самим себе. Но я не согласен.
– Лютер начал как реформатор, а закончил еретиком. Вот что бывает, когда люди восстают против авторитета многовековой мудрости, – парировал Роуланд.
Сьюзен не могла не ощущать известную самонадеянность, свойственную реформаторам, особенно тем, кто обратился к протестантизму.
– Они хотят, чтобы каждый был совершенен, – выговаривала она. – Но Бог вознаграждает за усердие всех. А реформаторы хотят заставить каждого походить на них и считают, что иначе никому не спастись.
Но Томас оставался непоколебим:
– Реформа так или иначе произойдет, сестрица. Без этого не обойтись.
– По крайней мере, одно известно наверняка, – улыбался Роуланд. – Пока король Генрих стоит на своем, протестантам в Англии не бывать. Он ненавидит их.
«Это уж точно», – думала Сьюзен.
Хотя Томас Мередит с удовольствием дарил окружающим радость, его мысли были заняты весьма важной встречей. Она состоялась за два дня до крещения принцессы. Очень секретная встреча – с его господином Кромвелем.
Королевский секретарь непрестанно поражал Мередита. Опытный придворный, ближайший советник короля, он едва ли походил на сына ничтожного пивовара. В отличие от Булла, Томас Кромвель возвысился благодаря не учености, но свирепой хватке. И в нем неизменно пряталась загадка. Словно он что-то утаивал – возможно, некие убеждения. Поверхностное представление о них, по мнению Мередита, могли иметь очень и очень немногие.
Они остались наедине в верхних покоях, и королевский секретарь буркнул, что получил известие из Рима.
– Папа, – уведомил он молодого человека, – готов отлучить короля от Церкви.
Томас выразил озабоченность, но Кромвель только пожал плечами:
– Ему и впрямь приходится сохранять лицо после всего, что натворил Генрих. – Затем он криво улыбнулся. – Однако его святейшество по-прежнему не говорит, кто, по его мнению, является законной супругой Генриха.
Впрочем, было ясно, что секретарь откровенничал неспроста. Глаза Кромвеля были расставлены столь широко, что Мередиту показалось, будто на него наставили циркуль.
– Скажи мне, что ты думаешь об этих новостях, – негромко произнес Кромвель.
Мередит ответил с предельной осторожностью:
– Я всегда сожалею, когда с королем не соглашаются, пусть даже папа.
– Хорошо. – Кромвель как будто задумался. – Ты обучался в Кембридже?
Томас кивнул.
– Дружен с Кранмером?
Ничто не укрывалось от секретарского всеведения. Томас признал, что это так. Кромвель вроде удовлетворился, но допроса не закончил.
– Теперь же, мой юный друг, поведай, – продолжил он мягко, – хороша или плоха эта новость об отлучении?
Мередит посмотрел ему прямо в глаза.
– Наверно, хороша, – тихо произнес он.
Кромвель только хрюкнул, но оба знали, что это было приглашением. Секретарь оказал ему доверие и отослал к секрету, который, хотя они никогда не говорили об этом вслух, был для них общим. К тайне, которой Мередит не мог поделиться с родней, а Кромвель – с королем. Томас Мередит подумал, что предстоящие месяцы окажутся презанятными.
