Л е й т е н а н т. Я Иринея Родионовича еще мальчиком помню. Как видно, он оправдал ожидания. Все хвалят его мягкое сердце.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Он прекрасный хозяин. Много новых служб в усадьбе. Новые срубы в деревнях. Крестьянам оказывают пособие.
Л е й т е н а н т. У вас новый театр, говорят?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. На триста зрителей. По всей России славится.
Л е й т е н а н т. И до чужбины слухи долетают.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Я по особенной причине к сердцу принимаю театральные дела. Я потом скажу.
Л е й т е н а н т. Большинство крестьян на оброке?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Ириней уверен, что не за горами время, когда во всей России крепостных освободят по указу государя. Будто есть уже такой тайный комитет.
Л е й т е н а н т. И за границей такие же слухи.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Ну так вот. Ты меня о замужестве спрашивал. Ириней Родионович был холост. Я овдовела. Он долго добивался моей руки. Сначала я ему отказывала. Потом согласилась. Он человек хороший. Любит меня. У нас дети.
Л е й т е н а н т. А наш-то?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Он ведь Агафоновым растет. Будто Лушин. Я не могла иначе.
Л е й т е н а н т. Я знаю.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Это ведь было еще при Максе. Он знал, что от него детей быть не может. И тогда еще не забыли о ночной суматохе. Я еще не получила прощения от Макса. Жила одиноко в глухом нашем городе и взяла к себе Лушу. Луше сразу после ослепления дали вольную. Она уже и тогда была с животом, помнишь? А через месяц я стала ее догонять. Между нами был месяц или два разницы. Ну, оступилась Луша в сенях сослепу и выкинула мертвого. А вскоре я родила. Луша согласилась на себя его взять, матерью ему значиться. Хотя чуть ли не обе мы его кормили, ласковое наше теля. Вот и вообрази, какого выкормили. Тихо мы жили, особняком. Оно гладко нам и сошло. Никто ничего не знает. Отец подставной, Агафонов Трофим, ни о чем не догадывается. Да и врозь они с Лушей теперь, когда из солдат приезжает он домой на побывку.
Л е й т е н а н т. Ну как она, Луша, сама-то?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Луша-то? С тех пор при мне неотлучно. Ближе сестры родной.
Л е й т е н а н т. Нет, а глаза, глаза-то? Видит что-нибудь?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Так, муть какую-то светлую. Доктор один надежду подавал. Можно, говорит, вылечить. Берется.
Л е й т е н а н т. Ну так что же? К чему проволочка?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Не хочет. Боится, не было бы хуже, Но конечно, когда-нибудь попытаемся.
Л е й т е н а н т. А мальчик?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. [Григорий?]
Л е й т е н а н т. Да. Как растет? Каков собой?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Точь-в-точь как я предсказала. Ты небось не помнишь. Я тогда сказала тебе в ту ночь сумбурную, что между нами еще нет греха, а вот когда я тебе рожу сорванца-мальчишку, миру на удивление, тогда грех будет, и тут же поправилась, что и тогда не будет греха.
Л е й т е н а н т. Покажи, порадуй когда-нибудь.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Да ты его, если хочешь, раньше моего увидишь. В Париже он вместе с Пахомовой внучкой Степанидой Сурепьевой и несколькими другими крестьянскими мальчиками и девочками в обучении.
Л е й т е н а н т. Неужели до сих пор это применяется? Для каких-нибудь художеств отобраны?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. В труппу театральную.
Л е й т е н а н т. И все крепостные?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Так ведь это только одно звание. По положению они точь-в-точь что твои свободные.
Л е й т е н а н т. И твой сын!
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Но ведь он Агафоновским считается.
Л е й т е н а н т. И ты это терпишь?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Он на моих глазах растет. Я ни волоском не дам его обидеть. А что он крепостной, так это пустой звук, одна видимость.
Л е й т е н а н т. А самолюбие? Остальные твои дети ведь графчатами растут?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Но он ведь не знает, что он брат им. Боже избави!
Л е й т е н а н т. Отчего граф не даст этим откомандированным и другим артистам отпускной?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Тогда все врозь разлетятся. Дело распадется. А театр его главная страсть. Граф на воспитание молодых актеров ничего не жалеет. С ними заняты лучшие силы Франции, Брессан, Анна Марс, Дюпон. А как наш-то среди них выделяется! Ум, огонь, отвага, талант. Он [Григорием] крещен, а товарищи дали ему прозвище – Митя Удача. Так оно за ним и держится.
Л е й т е н а н т. Что Прохор? Жив ли?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Ах, это незаживающая моя рана.
Л е й т е н а н т. Что так? Помер, что ли? Говорили, – сам себе голова, свободный хозяин, разбогател, пошел в гору!
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Так-то так. А чего ему это стоило? Драной шкурой купил независимость, спиной, боками.
Л е й т е н а н т. Я знаю. Пострадал он. На каторге побывал.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. На него все свалили. Будто и в графа он стрелял, и совершил ограбление. Наряд шутовской один тут роковую службу сослужил. Угораздило Прохора маску с балахоном первому как-то раньше надеть. Когда потом на другом увидали это скоморошество, закричали все, – Прохор, Прохор.
Л е й т е н а н т. Его одного во всем обвинили невинно?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. В том-то и рана моя. Знала ведь я, что он ни при чем, и не могла заступиться. Допустила его истязания, смолчала, стерпела. Не простится мне это на том свете.
Л е й т е н а н т. Его к плетям несчетным приговорили?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. К двум тысячам. Это взамен смертного приговора первоначального.
Л е й т е н а н т. Удивительно, как он выжил. Как насмерть его не заколотили.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Ему четыре раза эти две тысячи рассрочивали. В промежутках отлеживался в лазарете. Но ни разу полного числа не отбывал. После экзекуции приговорили к вечной каторге, сослали в Сибирь. А когда после смерти Макса во владение вступил новый хозяин, мы сразу стали ходатайствовать о выяснении его невиновности.
Л е й т е н а н т. Дело пересмотрели?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Да, но после каких хлопот! И как долго это тянулось!
Л е й т е н а н т. Бумажная волокита?
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Да, померяйся с нашими, писарями. А тут еще новое горе. Ты прежнего станового пристава нашего, Стратона, помнишь?
Л е й т е н а н т. Как забыть их дородство. Такое ничтожество свинорылое, глазки щелкой.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Ну вот. Теперь он у нас исправником, а там и губернатором скоро будет. Он из царских денщиков, неотесанный бурбон, полуграмотный, среди угодливых подлиз не шутя вообразивший, будто он в самом деле неотразимейший остряк и милашка. Как всякий болван, невежда, он естественно невзлюбил весь род Норовцевых за их знатность и образованность или, как он говорит, за их барские причуды. Он не дает прохода женщинам и, разумеется, не встречает с их стороны отказа. К несчастью, он вздумал приволокнуться за мной и был как громом поражен, когда я отвергла его приставания. Но это все пустяки по сравнению с главным. Предвестия освобождения крестьян действительно носятся в воздухе. Граф Ириней, душа этих приготовлений, изучает вопрос, распространяет нужные сведения, пишет. Стратон Налетов в прошлом сам из крестьян, а теперь новоиспеченный помещик, – убежденный крепостник и противник будущих освободительных мероприятий. Это он из ненависти к нам кидал, что называется, нам поленья под колени в деле Прохора. Но вот лет десять тому назад поймали разбойника Костыгу. Его показания перед смертью решили дело. Невиновность Прохора была установлена. Его вернули. Ириней дал ему отпускную, снабдил деньгами. Прохор стал служить по откупам, по винной части. Ты бы его повидал, если соблюдение тайны тебе позволяет. Он тут недалеко совсем. Постоялый двор, лошадей держит на большой дороге. Дельный, бережливый мужик. Второе лицо после графа, пожалуй, в окрестностях. Мы его обществом не гнушаемся. Куда Стратону в ботфортах чванливому до его силы и влияния.
Свист за сценой.
Л е й т е н а н т. Пахом свистит.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Да уходи скорей.
Л е й т е н а н т. Я еще с неделю тут пооколачиваюсь. Прохора навещу. Хорошо бы еще раз повидаться до моего окончательного отъезда.
Е л е н а А р т е м ь е в н а. Непременно. Я извещу тебя. Способ найдется.
Снова свист, ближе и сильнее.
Уходи скорее. Не надо прощаться. Беги.
Лейтенант Риммарс быстро скрывается.
(Вслед, сама с собой.) Прощай, добрый путь, сокол мой ясный. Не проговорилась я тебе, как тужу без тебя. Никогда ты этого больше от меня не услышишь. Зачем мне томить тебя зря. А и молодец же ты, ненаглядный мой. Это тоска моя тебя так над другими подняла, это думами моими и молитвами ты так высоко подхвачен, гордость моя, сердце мое золотое. А я мужу честно в глаза гляжу, не обманываю, вижу светлый его нрав, благородный, его славе не изменница. А ты скажешь, отчего же так нескладно все? А ты найди мне жизнь складную. Не зря говорится: не так живи, как хочется, а как Бог велит. Вот и благодарю тебя, Господи, великая моя заступа, покров мой недосягаемый, что велишь мне жить так трудно и путанно, так неисповедимо, что велишь сердцу моему исходить так сладко кровью. А это только Стратоны, дураки, с сальными глазками заплывшими воображают, будто жить дано в свое удовольствие, и сапогами скрипят, командуют, поучают, наводят порядок. А жизнь это тонкая боль просветляющая, тихий дар светлой власти безгласной, долгой, долговечной власти, какая им и не снилась.
