критике, которая, по его убеждению, грозила уничтожить нацию. Похожие колледжи открыли Уильям Б. Райли в Миннеаполисе в 1902 году и нефтяной магнат Лаймен Стюарт в Лос-Анджелесе в 1907 году. Высшая критика, окруженная ореолом зла, символизировала теперь все дурное в современном мире. «Если у нас нет непогрешимого стандарта» (в Библии), – писал методистский священник Александер Макалистер, – «мы лишаемся всех достойных ценностей»[1491]. Проповедник-методист Леандер У. Митчелл обвинял высшую критику в распространении в США пьянства и сексуальной распущенности[1492]. Пресвитерианин М. Б. Лэмдин считал ее причиной роста разводов, мошенничества, коррупции, преступности и убийств[1493].
Так зародилась форма религиозности, широко известная как «фундаментализм», о которой я подробно рассказывала в своей предыдущей книге[1494]. Само слово «фундаментализм», придуманное протестантами США в первые десятилетия ХХ века, чтобы отличить себя от «либеральных» христиан, вводит в заблуждение. Декларируемая цель фундаменталистов – вернуться к «фундаменту», к «основам» их веры; под «фундаментом» они понимают буквалистское толкование писания и верность определенному набору ключевых учений. Схожие движения, пусть и с другими «точками сборки», возникают и в других религиозных традициях. В сущности, везде, где светское правительство отделяет религию от политики, параллельно развивается контркультура, стремящаяся вернуть религии центральное место.
В 1990-е годы, в предисловии к монументальному шеститомному «Обозрению фундаменталистов», исследующему этот феномен, Мартин Э. Марти и Р. Скотт Эпплби писали, что все «фундаменталисты» – будь то христиане, мусульмане, иудеи, буддисты, индуисты или конфуцианцы – следуют по схожей траектории. Они отстаивают духовность, сложившуюся как ответ на то, что считают кризисом. Они вовлечены в конфликт с «противниками», чья секуляристская политика и убеждения представляются им враждебными религии как таковой. Фундаменталисты не воспринимают этот конфликт как обычную политическую борьбу – он представляется им космической битвой между силами добра и зла. Они страшатся уничтожения – и пытаются укрепить свою угрожаемую идентичность, избирательно восстанавливая некоторые учения и практики из прошлого. Чувствуя глубокую угрозу себе, они нередко отстраняются от мейнстримового общества и образуют контркультуру: в фундаментализме американских протестантов бастионами таких сепаратных сообществ нередко становились библейские институты, основанные Муди, Райли и Стюартом, а позднее также Бобом Джонсом и Джерри Фолуэллом. Но фундаменталисты – отнюдь не мечтатели, витающие в облаках. Они вполне усвоили прагматический рационализм модерна – и, под руководством харизматических лидеров, очищают свой «фундамент», чтобы создать идеологию, снабжающую верующих планом действий. В попытках ресакрализовать все более скептичный мир они постепенно начинают наносить ответные удары; не обязательно это означает насилие – лишь крохотный процент фундаменталистов прибегает к тактике террора – но обычно принимает форму культурного, ритуального или научного «фехтования»[1495].
Однако у каждого «фундаменталистского» движения свой фокус. В иудаизме все концентрируется вокруг светского государства Израиль, которое фундаменталисты либо поддерживают, либо ему противостоят. В исламе, последнем из трех монотеизмов развившим свой фундаментализм, искру всегда зажигает атака – идеологическая или физическая – на умму, мусульманскую общину. Писание также играет в этих движениях свою роль – как правило, предоставляет «цитаты», оправдывающие те или иные действия. Но никогда оно не становится ни исходной точкой, ни основным средством выражения: для того чтобы заявить о себе, фундаменталисты предпочитают использовать ритуалы.
Однако в протестантском фундаментализме, как мы видели, писание с самого начала находится в центре внимания. Пожалуй, это и неудивительно. Протестантская Реформация настаивала на sola scriptura. Так писание стало жизнью и душой протестантской общины: это все, что есть у протестантов – и когда на него нападают, фундаменталисты чувствуют, что у них отнимают самое дорогое. Отсюда их острый страх перед библейской критикой.
Обычно фундаменталисты организуются в ответ на то, что воспринимается как нападение – физическое или идеологическое – со стороны секулярного большинства. Протестанты основали Фундаменталистское движение в 1920 году, однако к отходу от мейнстрима и созданию своей контркультуры их привел знаменитый Процесс Скоупса (1925 год). Законодательные органы штатов Флорида, Миссисипи, Теннесси и Луизиана приняли законы, запрещающие преподавание теории эволюции в государственных школах. Желая защитить свободу слова, молодой учитель Джон Скоупс признался, что, подменяя директора школы на уроке биологии, нарушил этот закон. В июле 1925 года Скоупс был привлечен к суду: защищал его недавно созданный Американский союз защиты гражданских свобод (ACLU), возглавляемый общественником-рационалистом Кларенсом Дэрроу. Политик Уильям Дженнингс Брайан согласился защищать антиэволюционный закон, и процесс превратился в поединок между религией и наукой[1496]. Исход хорошо известен: Дэрроу предстал перед публикой как защитник ясного рационального мышления, а Брайан – как живой анахронизм, лопочущий бессвязную ерунду. Скоупс был осужден, однако ACLU выплатил за него штраф, и настоящими победителями вышли Дэрроу и наука.
У журналистов был праздник: фундаменталистов заклеймили как позор нации, врагов науки и свободы, которым нет места в современном мире. Получив жестокую трепку в СМИ, фундаменталисты отступили и сосредоточились на создании «анклава благочестия»: собственные церкви, радиостанции, издательские дома, школы, университеты и библейские колледжи. В конце 1970-х, когда их движение набрало достаточно сил, они начали возвращение в общественную жизнь, задавшись целью обратить нацию. Насмешки прессы оказались контрпродуктивными. До Скоупса эволюция не была для фундаменталистов важным вопросом; даже Чарльз Ходж признавал, что мир существует намного дольше библейских шести тысяч лет. Очень немногие фундаменталисты предавались «креационизму» – теории, утверждающей, что Книга Бытия буквально верна во всех своих деталях. Но после Скоупса несгибаемый библейский буквализм сделался центральной темой фундаменталистской мысли, а креационизм – флагом движения. Нападая на веру, которую считают обскурантистской, критики религии должны понимать, что этим могут лишь подтолкнуть ее в сторону большей радикальности.
Тем не менее американцы остаются весьма религиозной нацией, и их евангелизм по-прежнему основан на буквальном понимании Библии. В Европе история развивалась совсем иначе; о постепенной потере веры у европейцев я, опять-таки, рассказывала в другой книге[1497]. Здесь это был сложный процесс, включавший в себя не только изменение отношения к писанию, но и политические, и общественные перемены. Некоторые европейцы, как британский биолог Томас Гексли (1825–1895), считали научный рационализм новой секулярной религией, требующей обращения и безусловной преданности. Другие, как поэт Мэтью Арнолд (1822–1888), оставляли веру с грустью, не чувствуя ни прометеевского пыла борьбы, ни головокружительного освобождения – слыша лишь «меланхоличный долгий шепот отлива» веры и «вечную ноту грусти» в нем[1498].
Размышляя о сердцах своих современников, немецкий философ Фридрих Ницше (1844–1900) пришел к выводу, что Бог в них уже умер, хоть вполне сознают это очень немногие. В «Веселой науке» (1882) он рассказал историю безумца, который выбежал однажды утром на рыночную площадь с криком: «Я ищу Бога!» Когда скептически настроенные прохожие, давно потерявшие веру, насмешливо спрашивали, что же случилось с
