СУПЕРМАРКЕТ В КАЛИФОРНИИ
© Перевод А. Сергеев
Этим вечером, слоняясь по переулкам с больной головой и застенчиво глядя на луну, как я думал о тебе, Уолт Уитмен!Голодный, усталый, я шел покупать себе образы и забрел под неоновый свод супермаркета и вспомнил перечисленье предметов в своих стихах.Что за персики! Что за полутона! Покупатели вечером целыми семьями! Проходы набиты мужьями! Жены у гор авокадо, дети среди помидоров! — и ты, Гарсия Лорка, что ты делал среди арбузов?
Я видел, как ты, Уолт Уитмен, бездетный старый ниспровергатель, трогал мясо на холодильнике и глазел на мальчишек из бакалейного.Я слышал, как ты задавал вопросы: кто убил поросят? Сколько стоят бананы? Ты ли это, мой ангел?Я ходил за тобой по блестящим аллеям консервных банок, и за мною ходил магазинный сыщик.Мы бродили с тобой, одинокие, мысленно пробуя артишоки, наслаждаясь всеми морожеными деликатесами, и всегда избегали кассиршу.
Куда мы идем, Уолт Уитмен? Двери закроются через час. Куда сегодня ведет твоя борода?(Я беру твою книгу и мечтаю о нашей одиссее по супермаркету и чувствую — все это вздор.)Так что — мы будем бродить всю ночь по пустынным улицам? Деревья бросают тени на тени, в домах гаснет свет, мы одни.Что же, будем идти домой мимо спящих синих автомобилей, мечтая об утраченной Америке любви?О дорогой отец, старый седобородый одинокий учитель мужества, какая была у тебя Америка, когда Харон перевез тебя на дымящийся берег и ты стоял и смотрел, как теряется лодка в черных струях Леты?
СУТРА[144] ПОДСОЛНУХА
© Перевод А. Сергеев
Я бродил по берегу грязной консервной свалки, и уселся в огромной тени паровоза «Сазерн Пасифик», и глядел на закат над коробками вверх по горам, и плакал.Джек Керуак сидел рядом со мной на ржавой изогнутой балке, друг, и мы, серые и печальные, одинаково размышляли о собственных душах в окружении узловатых железных корней машин.Покрытая нефтью река отражала багровое небо, солнце садилось на последние пики над Фриско, в этих водах ни рыбы, в горах — ни отшельника, только мы, красноглазые и сутулые, словно старые нищие у реки, сидели, усталые, со своими мыслями.— Посмотри на Подсолнух, — сказал мне Джек, — на фоне заката стояла бесцветная мертвая тень, большая, как человек, возвышаясь из кучи старинных опилок —— я приподнялся, зачарованный — это был мой первый подсолнух, память о Блейке — мои прозрения — Гарлеми Пекла Ист-Ривер, и по мосту лязг сандвичей Джоза Гризи, тупики детских колясок, черные стертые шины, забытые, без рисунка, стихи на речном берегу, горшки и кондомы, ножи — все стальные, но не нержавеющие, — и лишь эта липкая грязь и бритвенно острые артифакты[145] отходят в прошлое —серый Подсолнух на фоне заката, потрескавшийся, унылый и пыльный, и в глазах его копоть и смог и дым допотопных локомотивов —Венчик с поблекшими лепестками, погнутыми и щербатыми, как изуродованная корона, большое лицо, кое-где повыпали семечки, скоро он станет беззубым ртом горячего неба, и солнца лучи погаснут в его волосах, как засохшая паутина,листья торчат из стебля, как руки, жесты из корпя в опилках, осыпавшаяся известка с ветвей, мертвая муха в ухе,несвятая побитая вещь, мой подсолнух, моя душа, как тогда я любил тебя!Эта грязь была не людской грязью, но грязью смерти и человеческих паровозов,вся пелена пыли на грязной коже железной дороги, этот смог на щеке, это веко черной нужды, эта покрытая сажей рука или фаллос или протуберанец искусственной — хуже, чем грязь, — промышленной — современной — всей этой цивилизации, запятнавшей твою сумасшедшую золотую корону, —и эти туманные мысли о смерти, и пыльные безлюбые глаза и концы, и увядшие корни внизу, в домашней куче песка и опилок, резиновые доллары, шкура машины, потроха чахоточного автомобиля, пустые консервные банки со ржавыми языками набок, — что еще мне сказать? — импотентский остаток сигары, влагалища тачек, молочные груди автомобиля, потертая задница кресла и сфинктер динамо — все этоспрелось и мумифицировалось вкруг твоих корней — и ты стоишь предо мною в закате, и сколько величья в твоих очертаньях!О совершенная красота подсолнуха! Совершенное счастье бытия подсолнуха! Ласковый глаз природы, нацеленный на хиповатое ребрышко месяца, проснулся живой, возбужденно впивая в закатной тени золотой ветерок ежемесячного восхода!Сколько мух жужжало вокруг тебя, не замечая твоей грязи, когда ты проклинал небеса железной дороги и свою цветочную душу?Бедный мертвый цветок! Когда позабыл ты, что ты цветок? Когда ты, взглянув на себя, решил, что ты бессильный и грязный старый локомотив, призрак локомотива, привиденье и тень некогда всемогущего дикого американского паровоза?Ты никогда не был паровозом, Подсолнух, ты был Подсолнухом!А ты, Паровоз, ты и есть паровоз, не забудь же!И, взяв скелет подсолнуха, я водрузил его рядом с собою, как скипетр,и проповедь произнес для своей души, и для Джека, и для всех, кто желал бы слушать:— Мы не грязная наша кожа, мы не наши страшные, пыльные, безобразные паровозы, все мы душою прекрасные золотые подсолнухи, мы одарены семенами, и наши голые волосатые золотые тела при закате превращаются в сумасшедшие черные тени подсолнухов, за которыми пристально и вдохновенно наблюдают наши глаза в тени безумного кладбища паровозов над грязной рекой при свете заката над Фриско.
МОЕ ПЕЧАЛЬНОЕ Я
© Перевод А. Сергеев
Порой, когда глаза мои краснеют,я забираюсь на крышу небоскреба Эр-Си-Эй и смотрю на мой мир, Манхаттан — мои дома́, улицы-очевидцы моих похождений, мансарды, диваны, квартиры без горячей воды— там, на Пятой авеню, ее я тоже имею в виду, с муравьями автомобилей, желтыми такси, пешеходами, величиной с шерстинку, —панорама мостов, восход над механикой Бруклина, закат над Нью-Джерси, где я родился, и Патерсоном, где я играл с муравьями, —мои недавние любвишки на 15-й улице, мои любови на Нижнем Ист-Сайде, мои некогда громкие похождения на Бронксе, вдали —тропинки пересекаются на невидимых улицах, моя жизнь подытоживается, мои отлучки и восторги в Гарлеме —— солнце светит на все, чем я завладелодним взглядом отсюда до горизонта, до последней моей бесконечности — там, где вода океана.
Грустный, вхожу я в лифт, и спускаюсь в раздумии,и бреду тротуаром, вглядываясь во все людские машинные стекла и лица, ищу того, кто может любить,и останавливаюсь, ошеломленный, перед витриной с автомобилями,стою, уйдя в себя, созерцаю, а сзади меня по Пятой авеню движутся автомобили, ожидая мгновенья, когда…
Пора домой, приготовить ужин, послушать по радио романтические известия о войне.
…все движение остановится.Я иду по безвременью, испытывая тоску жизни, нежность сочится сквозь здания, мои пальцы ощупывают лицо реальности, по моему собственному лицу, отраженному в уличном зеркале, текут слезы — сумерки — мне не хочетсяни конфет, ни духовного общения под японскими абажурами —
Смятенный обступившими его картинами, Человек пробирается по улице мимо коробок, газет, галстуков, дивных костюмов — навстречу желанью.Мужчины, женщины текут по тротуарам, тикают красные огоньки, время торопится, машины торопятся —и все эти пересекающиеся стриты и авеню, гудящие, бесконечные, ведут сквозь спазмы заторов, крики и скрежет машинмучительным путем за город, к кладбищу, к тишине на смертном одре или на горной вершине, которую я однажды увидел, которой я не достиги не достигну в будущем,когда исчезнет весь тот Манхаттан, который я только что видел.
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ В КАЛЬКУТТЕ
