Он замолчал. Потом бросил повод Моря, словно обжегся.
– Ах ты шлюха! – вдруг закричал он. – Глупая шлюшка! Он тебя поимел, и ты отдаешь и деньги, и землю первому, кто на тебя второй раз посмотреть захотел!
Я ахнула.
– Как ты смеешь… – начала я, но Уилл меня оборвал.
– Слава богу, меня там не будет, и я этого не увижу, – сказал он. – Я себе поклялся, что останусь и дождусь, чтобы ты благополучно вернулась домой, даже если ты пойдешь на эту шлюхину сделку. Думал, тебе будет нужен управляющий, добрый совет понадобится. Думал, что тебе может помощь потребоваться, защита от него, если он на тебя руку поднимет или начнет обирать.
Уилл нахмурился.
– Дураком я был, – горько вымолвил он. – Я таких, как ты, раньше видел. Ведут себя как полоумные в спальне, им все равно, что с ними делают. Ни гордости, ни ума. Оставляю тебя флиртовать и погибать. А сам уеду и больше никогда Широкий Дол не увижу. Тайяки в Широком Доле были всегда, с тех пор как он получил это имя. И уж подольше, чем проклятые Лейси, но теперь ты победила. Радуйся. Лорд Перри его заложит и проиграет за год, попомни мои слова. И будешь ты леди Сара Без-Долская, и увидишь, как он тогда тебе покажется!
– Куда ты поедешь? – спросила я. – Кто тебя возьмет, чтобы ты доуправлялся до банкротства и выучил чужих работников своим манерам? Ко мне за рекомендациями не приходи, я тебе их не дам!
Уилл зарычал от ярости.
– Ты ничего не знаешь! – сказал Уилл, бросив на меня испепеляющий взгляд. – А думаешь, что такая умная! Я поеду туда, где меня ждут, в поместье мистера Норриса на севере. И возьму с собой ту женщину, Бекки, Бекки и детей, женюсь на ней, и мы там обоснуемся. И больше я тебя не увижу, пока ты в аду не сгниешь, и это будет очень скоро.
– Бекки?
Уилл обернулся со злобной улыбкой.
– Да, – сказал он. – Бекки. Женщину, которую твоя свекровь вышвырнула из дома, умирающую от голода, с тремя малышами. У нас с ней любовь, не знала? Она живет со мной, и малыши тоже. Я женюсь на ней и заберу ее с собой. Дурак был, что сразу этого не сделал. Славная девушка, теплая и готова дарить любовь, полна любви.
Его холодные глаза окинули меня, мою дорогую зеленую амазонку, мое бледное лицо под полями шляпки.
– Она гордая, – сказал он. – Заслуживает самого лучшего и знает это. Любит меня, обожает, когда я к ней прикасаюсь. Хочет родить мне сына. Я с ней буду так счастлив, как ни с кем другим. И она – самая красивая женщина из всех, что ложились в мою постель, да что там, из всех, кого я видел.
Я подняла хлыст и одним жестоким движением опустила его, хлестнув Уилла по лицу. Он поймал хлыст, вырвал его и, сломав об колено, швырнул в меня обломки. Море испугался шума и его гнева и встал на дыбы, так что мне пришлось припасть к его гриве, чтобы не свалиться.
– Ненавижу тебя, – крикнула я.
Меня душила обида.
– Ненавижу тебя, – тут же ответил Уилл. – Столько месяцев дурака с тобой валял, но каждый раз, повидавшись с тобой, я возвращался к Бекки, она меня обнимала и любила, и я знал, что с ней мое место.
– Так возвращайся к ней, – сказала я.
Голос мой был сдавлен от злости, щеки мокрые, хотя я не плакала.
– Возвращайся и скажи ей, пусть она тебя забирает. Мне ты не нужен, никогда не был нужен. Ты – грязный простолюдин-работяга, я тысячи таких видела всюду, где жила. Вы все одинаковые. Хвастуны и задиры, похотливые, как кобели, плаксивые, как дети. Уж лучше Перри, чем ты. Возвращайся к своей потаскухе, Уилл Тайяк, и к ее грязным ублюдкам. Поезжай на свою дурацкую ферму на север и разори еще одного хозяина. Видеть тебя больше не хочу!
Я развернула Море и поскакала прочь, напрочь забыв о правиле, гласившем «никакого галопа в парке». Я злилась на Уилла, выла от оскорбления и ругалась вслух, всю дорогу до ворот, а потом, когда мы трусили по улицам, ругалась шепотом, богатым грязным языком своего детства. По ступеням парадного крыльца я взлетела одним махом и забарабанила в дверь, как судебный пристав. Лакей изумленно на меня уставился, я велела ему отвести Море в конюшню таким голосом, что он стремглав понесся исполнять мой приказ. Потом я взбежала по лестнице, прыгая через ступеньку, и захлопнула за собой дверь спальни. Я была так зла, что не знала ни что делать, ни что сказать.
Я прислонилась к двери, расплющив шляпку о филенки, и закрыла глаза. Они горели на пылавшем лице. Потом я вспомнила, что Уилл сказал про Бекки, и почувствовала, как руки мои сами сжимаются в кулаки, и прижала их к губам, чтобы не закричать от ярости. Он сказал, что любит ее, что любит ее тело, любит ее обнимать и собирается на ней жениться.
От этой последней мысли весь гнев оставил меня, словно я упала и от удара из меня выбило весь воздух. Я подумала, что он с улыбкой целовал мое запястье, а потом возвращался в дом, где его ждала она. Подумала о трех малышах за его столом, радующихся тому, что Уилл вернулся. Подумала, как она сидит у него на коленях при свете камина, когда дети уже спят, и как он обнимает ее всю ночь. Он сказал – она обожает, когда он к ней прикасается.
Я долго стояла, прислонившись к двери своей спальни, и молчала.
Потом подошла к бюро и положила перед собой лист дорогой писчей бумаги. На нем был золотом вытиснен герб Хейверингов, а справа я разобрала лондонский адрес. В Хейверинг-Холле бумага была с адресом в Сассексе. Однажды я стану новой леди Хейверинг, и все это, два вида писчей бумаги и все остальное, будет моим.
Времени я потратила изрядно, потому что не могла быстро писать. Мне приходилось выводить слова печатными буквами, и многие из них оказались написаны неправильно, насколько я знала. Поэтому вышло не так гордо и зло, как я хотела.
Я хотела его уязвить, уколоть в самое сердце!
Уиллу Тайяку.
Ваше поведение и тон, которым Вы говорили сегодня в парке, не соответствуют тому, чего я жду от своих работников. Я буду признательна, если Вы отныне прекратите работу в Широком Доле и покинете мою землю.
Искренне Ваша,
Сара Лейси.
Потом я написала другое письмо.
Уважаемый мистер Тайяк,
Вы не имеете права говорить со мной так, как сегодня, и Вам об этом известно. Я несколько месяцев назад дала слово выйти замуж за Перегрина Хейверинга и, безусловно, намерена придерживаться своего обещания. Ваши личные дела – это Ваша забота. Меня они не интересуют. Если Вы желаете покинуть Широкий Дол, могу вас заверить, что мне жаль с Вами расставаться. Если Вы пожелаете остаться, я приму Ваши извинения за разговор со мной в неподобающей манере.
Искренне Ваша,
Сара Лейси.
Я отложила этот вариант письма в сторону, подошла к окну и какое-то время смотрела на улицу. Потом вернулась к бюро. Злость моя была горячее всего, что я испытывала за годы, возможно, за всю жизнь. Я не могла избыть ее светскими фразами.
