В общей сложности вышло двадцать две тысячи.
– Перри… – потрясенно произнесла я.
Он кивнул, сияя улыбкой.
– Безосказочно! – удовлетворенно сказал он.
Мы помолчали.
– Ты не должен был брать мои деньги, – сказала я.
Он поморгал.
– Мне пришлось, Сара, – сказал он. – Я бы тебя спросил, но тебя не было. Мне пришлось. Мама говорила, что наденет бриллианты, когда тебя будут представлять ко двору – мне нужны были деньги.
Я нахмурилась.
– Какое отношение бриллианты твоей мамы имеют… – я остановилась. – Ты что, проиграл их? – спросила я.
– Заложил, – мрачно ответил Перри. – Мне нужно их вернуть, Сара, не то я пропал. Она дает мне так мало денег, что у меня не получается не наделать долгов. А недавно я подобрал ключ к ее сейфу. Это было до начала сезона, я знал, что он ей несколько месяцев не понадобится. Так что я их утащил и заложил.
Он мрачно помолчал пару мгновений, но потом его лицо озарилось.
– А теперь я смогу их вернуть! – радостно сказал он.
Он взглянул мне в лицо.
– Ты ведь не против, нет? – спросил он.
– Ты вор, – сказала я. – Вор, пьяница и игрок.
Вид у Перри был покаянный.
– Но я же все-таки выиграл, – заметил он.
– И я не лучше, – сказала я. – Я была воровкой, шулером и лошадиным барышником. Ты – то, чем ты должен быть, Перри. Но больше у меня никогда не воруй.
Он просиял.
– Я тебе пообещаю, – предложил он. – Я больше не буду у тебя воровать, и у мамы не буду воровать, и не буду ничего вашего закладывать. Все это было ужасно, Сара, я думал, что не смогу их вернуть и она узнает!
Я кивнула. Я могла себе представить, как страшно ему было.
– Хорошо, – сказала я. – Я возьму с тебя обещание. Ты больше не будешь воровать ни у меня, ни у мамы. И я никогда не буду у тебя воровать или обманывать тебя.
Он протянул мне мягкую ладонь с длинными пальцами, и мы крепко пожали друг другу руки.
– Договорились, – сказала я. – Теперь собери свой выигрыш с моей постели, мне надо поспать, у меня горло горит огнем.
Перегрин собрал бумаги и снова распихал их по карманам. Он тщательно пересчитал мои векселя и положил их на туалетный столик, потом прибавил к ним гинеи, которые брал у меня взаймы.
Затем он снова подошел к кровати и склонился надо мной. Я чувствовала на своем лице его теплое, сладкое от бренди дыхание.
– Доброй ночи, Сара, – тихо сказал он и поцеловал меня в щеку. – Доброй ночи, мой лучший друг.
Я неглубоко уснула, когда он ушел; в какой-то момент я повернулась, проснулась и обнаружила, что хихикаю, думая о Перри, о том, как он зашел ко мне в комнату с битком набитыми карманами, словно всю ночь передергивал карты. Потом я услышала, как часы пробили семь, встала, плеснула себе в лицо холодной воды и надела амазонку.
Только тут я вспомнила, что сегодня четверг и со мной приедет кататься Уилл.
Я наскоро причесалась, заколола волосы, надела шляпку и поспешила к двери. Сбежала по лестнице, натягивая перчатки, и у двери столкнулась со служанкой с кухни. Лицо у нее было грязное, руки черные от каминной сажи.
– Прошу прощения, мэм, – сказала она, сделав книксен.
Я кивнула ей, сама открыла дверь и выскользнула на улицу. Напротив, на другой стороне улицы стоял человек, державший в поводу двух лошадей. Но это был не грум Джерри, дожидающийся меня и держащий свою лошадь и Море.
Это был Уилл, стоявший с поводом своего гнедого в одной руке и поводом Моря в другой.
– Уилл! – воскликнула я, улыбаясь ему.
– Я замерз, – сердито ответил он. – Жду тебя уже полчаса, Сара, а твоя полоумная горничная не хочет тебя отыскать и сказать, что я здесь.
Я засмеялась, сбежала по ступеням и взяла у него повод.
– Ты слабак, – сказала я. – Всего-то свежо.
– Свежо! – вполголоса произнес Уилл.
Он подставил ладони и бережно подсадил меня в седло. Море прянул в сторону, и я похлопала его по шее.
– Да, – поддразнивая Уилла, сказала я. – Если бы ты жил в фургоне, как я, ты бы счел, что погода отличная. Но ты – изнеженный гаджо, Уилл Тайяк.
Уилл нахмурился и прыгнул в седло, потом его смуглое лицо сморщилось, и он расхохотался.
– Чего это ты, черт возьми, сегодня так щебечешь? Чему тебе так радоваться?
– Да так, – сказала я.
Лошади пошли в ногу бок о бок, я повернулась к Уиллу и улыбнулась ему.
– У меня были неприятности, я не спала всю ночь. Но теперь все наладилось, и я рада, что еду на этом коне, с тобой рядом. Я так рада тебя видеть.
Он тепло на меня взглянул:
– Я бы всю ночь ждал, в метель и мороз, чтобы тебя увидеть. И считал бы, что мне повезло. Я ехал в темноте прошлой ночью, чтобы успеть ко времени. Сара, ты первое, что стоило увидеть за эту неделю.
Я протянула к нему руку, быстрым неосознанным движением, и он не поцеловал ее, как любовник, но крепко и бережно сжал, словно мы заключали сделку. Потом его лошадь прянула в сторону, и мы отпустили друг друга.
– Что за неприятности? – спросил он.
– Сперва расскажи мне о Широком Доле, – отозвалась я. – Как прошло ваше собрание корпораций?
– В Широком Доле все хорошо, – сказал Уилл. – Овес и ячмень сжали, занялись изгородями и канавами. Корнеплоды созрели. Все в порядке. И мне велено передать тебе привет от всех и сказать, что все хотят, чтобы ты вернулась домой.
Он выпрямился в седле, когда мы выехали на дорогу к парку.
– Меня выбрали председателем национальной гильдии корпораций, – сказал он. – Я горд. Это честь для меня, и я рад, что меня попросили послужить.
– Молодец! – воскликнула я.
Потом замолчала.
– Что это значит? – спросила я.
Уилл улыбнулся.
– Да так, кое-что, – сказал он. – Будем встречаться каждые два месяца, или около того, обсуждать разное, решать, но пока у нас слишком много проблем со шпионами и правительством, чтобы заняться чем-то большим.
– Шпионами? – не понимая, спросила я.
Уилл кивнул:
– Народ думает, что кругом предатели и агенты Бони под каждым кустом. Так себя ведет это правительство – да и любое другое! Не могут вынести даже мысли о том, что ошибаются. Не могут и подумать, что другой англичанин с ними не согласится. Поэтому думают, что, если ты с ними не согласен, – ты или шпион на жалованье, или иностранец.
Он помолчал.
– Они считают, что это их мир, – просто сказал он. – Землевладельцы и те, кто у власти. Думают, что им принадлежит то, что называется англичанином. Если ты думаешь иначе, они тебя заставляют ощутить, что тебе не место в этой стране. Это не их страна, но они ни слова несогласия не хотят слышать.
Лицо его было мрачно.
– Докука, – сказал он. – Все мои письма вскрывают и читают, прежде чем я их увижу, и из-за этого они опаздывают. После прошлого собрания уже двое рыскали вокруг Широкого Дола и спрашивали деревенских, не поджигатель ли я!
