Джек поднимает ко мне лицо. И нет, на нем нет вселенской скорби или отчаяния — обычное лицо, спокойное, разве что усталое.
— Пить хочешь? — спрашивает буднично.
— Не откажусь.
И он протягивает мне бутылку. Она явно только что из холодильника: бока запотели, а жидкость внутри еще сохранила приятную прохладу. Делаю несколько жадных глотков и возвращаю тару обратно.
Он молча забирает и закручивает крышку, глядя при этом куда-то в сторону. Прослеживаю направление его взгляда, но там ничего — только серая пустыня и все те же засохшие кустарники.
— Подвинься, — командую и, стоит ему немного сдвинуться, тоже усаживаюсь на ящик.
В носу тут же начинает свербеть от потревоженной пыли, и приходится сжать переносицу двумя пальцами, чтобы не расчихаться.
— Ты здесь жил? — спрашиваю, когда убеждаюсь, что приступ чихоты миновал.
Он качает головой.
— Не здесь. Это третий сектор, я жил в четвертом. Но они все однотипные.
— Серые бараки и серая глина? — хмыкаю.
Джек усмехается.
— И кусты. Не забудь про этих уродцев.
Жестоко, но справедливо. Сама не знаю, почему улыбаюсь. И уж точно не отдаю себе отчет, почему делаю то, что делаю — кладу голову ему на плечо. А он, как ни странно, не прогоняет. Снова усмехается, видимо, каким-то своим мыслям, но продолжает сидеть, как сидел. Он очень уютный, правда, и на такой жаре мне даже не хочется его раздеть. Но сидеть вот так рядом и пить из одной бутылки живительную влагу почему-то кажется не менее интимным, чем заниматься сексом.
— Дилан был здесь в плену?
— Не здесь. Все в том же четвертом секторе.
— У твоей матери?
— У моей матери. Всего месяц, но насмотрелся, надо полагать, на всю оставшуюся жизнь.
— А ты? — Рука-предательница, словно живя своей собственной жизнью, поднимается и начинает водить пальцами по его предплечью. — Тоже насмотрелся?
Он хмыкает.
— Думаешь, мать брала меня с собой и показывала, как правильно убивать людей?
— Не брала?
Джек снова качает головой, отчего плечо, на которое я опираюсь, вздрагивает.
— Она меня берегла. — Ничего не говорю, но он будто кожей чувствует мое недоверие. — Серьезно. Никаких ошметок тел и кровищи, как спел твой брат. — Запомнил, надо же. — Я прилежно учился по индивидуальной программе, гулял на свежем воздухе под присмотром охраны, а мама читала мне сказки на ночь и приносила сироп от кашля в постель, когда я болел.
— Звучит неплохо.
— Угу, — откликается Джек. Из своего положения не вижу его лица, но даже не сомневаюсь, что морщится. — Маленький уютный насквозь лживый мирок.
Не соглашаюсь:
— Все родители пытаются защитить своих детей.
Взять хотя бы наши отношения с Шоном. Он мне, конечно, не сын, но я тоже как-то не горю желанием посвящать его в некоторые подробности моей биографии.
— Наверное, — откликается Джек и замолкает. Вертит в пальцах бутылку, воды в которой осталось только на донышке, и смотрит куда-то в даль. А может, и внутрь себя.
Он ее не простил, свою мать. Как я не простила своего отца — за то, что дал ногой под зад, когда я так нуждалась в его поддержке. Но Виктор Коллинз жив, и он знает, что у меня все хорошо, а я знаю, что с ним все в порядке. В случае с Джеком — совсем другая история.
— Как она умерла?
— Получила выстрел в голову из плазменного пистолета.
И у меня ком встает в горле: голова, плазменный пистолет, запах горелой плоти… Уоллес Додж! Вот дерьмо. Немудрено, что он так долго припоминает мне мои туфли.
— Ты… — Откашливаюсь. — Ты это видел?
— Потом… — Пауза. — Добрые люди рассказали.
— Мне жаль, — бормочу.
Больше не путешествую пальцами по его руке, а обнимаю всей ладонью, не отрывая щеки от плеча. Я же Пиранья, я умею кусаться, а не поддерживать. Но я стараюсь, правда. Потому что мне на самом деле отчего-то не все равно.
— С Шоном все в порядке? — Джек вдруг резко переводит тему. Кажется, у него тоже есть свои три минуты для самобичевания.
Ухмыляюсь.
— Живехонек. Даже подрался, представляешь?
Джек ржет.
— Что, мальчик-то вырос?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Сама в шоке.
А он вдруг снимает мою ладонь со своей кожи, но вовсе не затем, чтобы оттолкнуть, а для того чтобы обнять свободной рукой.
— Чокнутая, — произносит со вздохом, прижавшись щекой к моим волосам, — как же ты меня бесишь. С тобой даже похандрить нельзя.
— На то и расчет, — откликаюсь, щурясь, как довольная кошка.
Не такое уж и дерьмовое место эта Пандора.
Глава 62
— Прошу прощения за качество съемки, но, как говорится, в данных обстоятельствах не до излишеств. Вы только посмотрите на эту глину. Она действительно серая!.. Глину снимай, — шиплю следующему за мной Шону с моим коммом с включенной камерой в руках и продолжаю шествовать впереди него. — Время создания данных построек: ориентировочно двадцать — двадцать пять лет назад. Как видите, большинство из них сохранились в отличном состоянии. Главное, что пострадало, это крыши — сезон дождей на Пандоре достаточно длителен, а также сопровождается сильным ветром… — Останавливаюсь, вытягивая руку в сторону расположенного прямо по курсу серого барака, оборачиваюсь… и вижу, что мой доморощенный оператор все еще снимает глину под ногами, чтоб его! — Шон! — рявкаю. Тот растерянно поднимает ко мне глаза. — Барак, — шиплю, тыкая пальцем в нужном направлении, — барак снимай.
На обращенном ко мне лице ни капли вины.
— Ладно, как скажешь. — Брат дергает плечом.
Абзац, я сейчас зарычу. Мы делаем запись уже второй час, и большую часть отснятого материала придется вырезать из-за таких вот промашек.
Выдыхай, Кайя, выдыхай. Ты профессионал. Тебе не впервой работать с дилетантами.
Натягиваю на лицо улыбку, выпрямляю спину и, убедившись, что зрачок камеры снова направлен на меня, бодро продолжаю:
— Кроме того, в ночное время на Пандоре наблюдается резкий перепад температур, из-за чего некоторые материалы трескаются и… Шон, блин!
Снова оборачиваюсь и вижу, что братец уже снимает не меня, а вышедшую из барака группу людей, среди которых немедленно выделяю взглядом знакомую фигуру. Джек тоже нас видит, что-то коротко говорит полковнику Бристолу и с совершенно недобрым взглядом направляется в нашу сторону.
Вот черт.
— Шон, не снимай, не снимай…
— А? — Брат недоуменно поворачивается ко мне. — Так репортаж с места событий: вон лондорцы, они проводят операцию…
Держите меня, я сейчас его пришибу!
— Дай сюда. — Вырываю у него из рук свой комм и сама останавливаю запись. — Джека нельзя снимать, он секретный агент.
— А-а. — Наконец на лице Шона появляется понимание. — Так это он… — И когда Джек оказывается уже в паре шагов от нас, чтобы услышать, о чем мы говорим, очень «удачно» заканчивает свою фразу: — …тот самый латинос.
Черт, «рыбка» Шон, как всегда, запомнил самое «важное».
Бровь Джека немедленно ползет вверх, выражая крайнюю заинтересованность сказанным.
А я сейчас провалюсь… под серую глину!
— Не знаю, о чем ты, — огрызаюсь и демонстративно надеваю ремешок аппарата на запястье.
Ничего, сама сниму все, что мне покажется важным. С такими помощничками и врагов не надо.
Джек подходит ближе.
Обреченно вздыхаю.
— Шон, знакомься, это Джек. Джек, это, как ты понимаешь, Шон, мой брат.
Пожимают руки. На лице Джека плохо скрываемое веселье. А у Шона на лбу так и написано: «Я что-то не то сказал, но не понимаю что».
— Отойдем? — Не дожидаясь моего согласия, Джек подхватывает меня под руку, увлекая в сторону.
— А?.. — Растерянно оборачиваюсь к брату.
Я все еще не могу отделаться от ощущения, что, если отвернусь, его снова умыкнут злые дядьки.
А тот, зараза, вместо того чтобы поддержать сестру, радостно скалится.
— Идите, идите! — Даже рукой машет, благословляя. — Я пойду Ларисе помогу.
А потом еще и подмигивает мне. Так «тайно», что Джек давится смешком.
