финка или нож. Сел на заднюю скамью. Вон туда. Там темнее всего. Старушка услышала, как он плачет. Непонятно, чувак плакал от печали или от удовольствия. И ссал. Тогда старушка пошла за священником, а чувак подскочил и принялся разбивать статуи. Расколотил Иисуса, Матерь Божию Гуадалупскую и пару святых до кучи. А потом ушел. И всё? — спросил Хуан де Дьос Мартинес. Всё, ответил Маркес. Некоторое время они вдвоем опрашивали свидетелей. По описаниям, это был тот же преступник, что заходил в церковь Сан-Рафаэль. Хуан показал священнику фоторобот. Падре был совсем молоденький и, похоже, очень усталый, но не из-за того, что случилось вечером, а из-за какого-то груза, который он волок на себе год за годом. Похоже, да, подтвердил священник без особого энтузиазма. В церкви пахло ладаном и мочой. Разбросанные по полу осколки гипса напомнили Хуану какой-то фильм, но вспомнить, какой, не получилось. Хуан пошевелил кончиком ноги один из осколков — похоже, обломок руки. Тот буквально вымок в моче. Ты заметил? — поинтересовался Маркес. Что именно? У этого говнюка мочевой пузырь чудовищного размера. Или он терпит до упора и бежит в церковь, чтобы проссаться. Выйдя, Хуан увидел журналистов «Вестника Севера» и «Трибуны Санта-Тереса», которые расспрашивали зевак. Резко свернул на прилегающие к церкви улочки — хотелось побродить одному. Здесь не пахло ладаном, но воздух иногда приносил «ароматы» чьего-то сортира. Фонари едва освещали улицы. Мне не приходилось тут бывать раньше, сказал себе Хуан де Дьос Мартинес. В конце улицы разглядел тень огромного дерева. Дерево высилось посреди жалкого симулякра площади: голое каменное полукружие и дерево — вот и весь сквер. Вокруг жители наскоро и неумело сколотили скамейки, чтобы сидеть в теньке и наслаждаться прохладой. Когда-то тут было индейское поселение, припомнил судейский. Это ему рассказал полицейский, который раньше жил в этом районе. Хуан рухнул на скамейку и вперил взгляд в огромную тень дерева, что угрожающе вырисовывалась на фоне звездного неба. И где теперь те индейцы? Он вспомнил директрису психлечебницы. Вот бы поговорить с ней прямо сейчас, но нет — он не осмелится позвонить ей.
Акты вандализма в церквях Сан-Рафаэль и Сан-Тадео привлекли больше журналистского внимания, чем убийства женщин в предыдущие месяцы. На следующий день Хуан де Дьос Мартинес вместе с полицейскими обошел квартал Кино и квартал Ла-Пресьяда, показывая жителям фоторобот преступника. Никто его не опознал. Пришло время обеда, и полицейские уехали в центр города, а Хуан де Дьос Мартинес позвонил директрисе психлечебницы. Та не читала газет — и ничего не знала о том, что произошло вчера вечером. Хуан де Дьос пригласил ее пообедать. Против его ожиданий, она согласилась — они договорились пойти в вегетарианский ресторан на улице Рио-Усумасинта в районе Подеста. Хуан не бывал там раньше и когда пришел, попросил столик на двоих и виски, чтобы скрасить ожидание, однако в ресторане не подавали алкогольные напитки. Официант, обслуживавший его, щеголял в рубахе в шахматную клетку и сандалиях и смотрел так, словно посетитель болен или ошибся заведением. Однако само место Хуану понравилось. Люди за другими столиками негромко разговаривали, звучала музыка, напоминающая шум воды, словно бы где-то ручеек разбивался о камни. Директриса увидела его, сразу как вошла, но не поздоровалась и принялась разговаривать с официантом, который готовил свежевыжатые соки за стойкой. Обменявшись с ним парой реплик, она подошла к столику. На ней были серые брюки и свитер жемчужного цвета с глубоким вырезом. Хуан де Дьос Мартинес поднялся, когда гостья подошла, и поблагодарил за то, что она приняла приглашение. Директриса улыбнулась: зубы у нее были маленькие и ровные, очень белые и острые, и оттого улыбка казалась хищной и плотоядной — и совсем не подходящей вегетарианскому ресторану. Официант спросил, что им принести. Хуан заглянул в меню и попросил, чтобы его спутница что-нибудь ему порекомендовала. Пока они ждали еду, он рассказал, что стряслось в церкви Сан-Тадео. Директриса внимательно его выслушала и спросила, не утаил ли он чего-нибудь. Нет, это все, что мы знаем, ответил судейский. Оба моих пациента провели ночь в своей палате, сказала она. А я знаю, заметил он. Как? Я зашел в церковь, а потом заехал в лечебницу. И попросил охранника и дежурную медсестру отвести меня в палату этих пациентов. Оба спали. Измаранной в моче одежды тоже не нашлось. И их не выпускали наружу. Все, что вы сделали, это противозаконно, мрачно проговорила директриса. Да, но теперь они уже не подозреваемые, ответил судейский. К тому же я их не будил. Они ничего не заметили. Некоторое время она молча ела. Хуану де Дьос Мартинесу вдруг понравилась музыка с шумом воды. Он сказал это спутнице. Я бы даже диск купил, добавил он. Причем искренне. Директриса, похоже, его не слушала. На десерт подали инжир. Хуан де Дьос Мартинес сказал, что уже много лет как не ел инжира. Потом директриса заказала кофе и хотела оплатить счет, но он не позволил. Это было, надо сказать, непросто. Ему пришлось настоять на своем, а она упиралась до последнего. Выйдя из ресторана, они пожали друг другу руки с видом людей, которые более не желают встречаться.
Два дня спустя незнакомец вошел в церковь Санта-Каталина, что в районе Ломас-дель-Торо, в час, когда храм был закрыт, помочился и испражнился на алтарь, а также обезглавил все статуи, что попались ему на пути. В этот раз новость попала в федеральные СМИ и журналист «Голоса Соноры» окрестил преступника Одержимым грешником. Насколько Хуан де Дьос Мартинес представлял себе дело, это мог совершить любой другой уродец, но в полиции решили, что это Грешник, и он предпочел держаться той же гипотезы. Понятное дело, жильцы из домов рядом с церковью ничего не слышали — хотя обезглавить такую прорву святых образов быстро не получится, да и шум это производит существенный. В церкви Санта-Каталина никто не жил. Священник, что служил в ней, приходил раз в день и сидел там с девяти утра до часу дня, а потом отправлялся к месту работы в приходской школе в районе Сьюдад-Нуэва. Ризничего тоже не было, а служки, что помогали в ходе мессы, иногда приходили, а иногда и не приходили. На самом деле церковь Святой Каталины не могла похвастаться множеством прихожан, и практически вся утварь там была дешевой — ее приобрел епископат в магазине из центральной части города, в котором продавались облачения и изваяния святых оптом и в розницу. Священник оказался открытым для общения человеком где-то даже либерального толка. Происшествие, похоже, не произвело на него какого-то особого впечатления и даже не рассердило. Он быстренько подсчитал ущерб и сказал, что для епископата это вообще
